Аникин в этот момент уже бежал вместе с остальными в фарватере шаталинской «тридцатьчетверки». По пути он вновь на короткое время потерял из виду Жижевича. Когда тот, запыхавшийся, но со счастливой физиономией, снова возник рядом, Андрей не удержался, чтобы не поинтересоваться причиной такой неуместной радости.
– Во, трофей, таварищ камандзир… – с гордостью произнес Жижа, демонстрируя запросто закинутую на плечо, на манер копья, трубу гранатомета «панцерфауст».
– Во черт… Ты ж нас всех укокошишь… – только сумел вымолвить Аникин.
На миг он даже растерялся. Одноразовый гранатомет был во взведенном состоянии и мог сработать при любом неосторожном движении парнишки. Но уж больно ухарский вид был у Жижевича.
– Смотри, на кнопку не нажми… Вот эту… – пальцем ткнул Аникин.
– Зразумеу… – радостно промычал в ответ счастливый Жижевич.
Хаген смутно помнил, как он очутился в пролеске, в который упиралась невысокая дамба, сопровождавшая канал. Пока он отлеживался в сыром осиннике, зажмурив глаза, внутри его головы продолжало полыхать пламя взрывов истошно ревущихся мин. Полковые минометы обрушили на поле целый град смерти. Немецкие минометчики поддержали попытку стрелкового батальона контратаковать русских. Только никакой попытки не получилось. Русские зацепились за взятые штурмом траншеи, а их артиллерия смешала позиции вражеских минометчиков с землей.
И Отто смешался с землей. Наверное, он некоторое время находился без сознания. Он и сейчас, напрягая память, не мог зримо воссоздать, что с ним происходило после смерти Ранга. Зато лицо Ранга – восковая маска с темно-красной струйкой крови в углу белого рта – все время стояло перед глазами. Как будто он надел эту маску на себя. Что ж, вполне возможно, что Готлиб передал ее Отто по праву наследования, вместе со своим смертным жетоном. И жетоном несчастного Штайма.
Больше в сознании ничего не осталось. Только какие-то осязательные ощущения: земля, дымящиеся воронки, убитые солдаты. И ужас, смертельный, животный ужас, который заставлял его, зажмурив глаза, переползать через трупы, как через земляные бугорки, и ползти, все время ползти вперед.
Ни одного живого, только смерть, ревущая и стенающая, как изголодавшаяся стерва, впавшая в истерику, и в этой истерике вздымающая землю до неба, перетряхивающая ее, как замызганную тряпку, за которую зацепилась обреченная вошь, букашка, человеческое насекомое – он, Отто Хаген…
Когда Отто открыл глаза, он так и не решил, спал он или просто бредил. В нем боролись две равновеликие силы. Одна словно говорила ему: лежи, и будь что будет. Всё к черту, лежи, отдыхай, ты устал, ты смертельно устал… Эта сила обволакивала мозг и тело, словно в саван, укутывала его в свою сладостную паутину.
Другая сила обладала не меньшей мощью. Она тоже говорила, нашептывала одно и то же слово в самые уши: беги, беги, беги… Эта сила была страхом, древним, как мир, может быть даже древнее. Он был древним, как эта война, рыщущая вокруг.
Страх оказался сильнее усталости. Русские могли найти его в любой момент. Эта мысль пробуравила Отто насквозь, до самой хлюпкой поверхности лежалого перегноя, выстилавшего землю в осиннике.
Хаген с трудом перевалился со спины на живот и пополз вперед. Он видел перед собой только часто-часто торчащие толстые стволы старых осиновых зарослей и проглядывающую за этим частоколом, унылую серость неба. Свет неба был такой тоскливый и приглушенный, что непонятно было, начало ли смеркаться или это пасмурный день свесил до самой истерзанной смертью земли свою отвратительную бряклую утробу.
И Отто полз по этому склизкому нутру, вслушиваясь в грохот орудийной канонады, рев летящих мин, автоматную и пулеметную стрельбу. Ему казалось, что кольцо этих звуков сужается, подбираясь к нему со всех сторон, как мерзкий частокол нескончаемых осин, через который было невозможно пробраться.
Хагену показалось, что он полз бесконечно долго, пока, наконец, подлесок не закончился и он не очутился в заросшей кустарником ложбине, вплотную примыкавшей к проселочной дороге. Огибая осинник, она тянулась с северо-запада, видимо, со стороны дамбы, которая осталась где-то в стороне, далеко справа. Так казалось Отто, пытавшемуся на слух воссоздать картину того, что творилось на оставленном им поле боя.
Дорога пересекала неширокую открытую местность, больше всего смахивающую на луг, и уходила в лес, который казался отсюда, из ложбины, мрачным, как смерть. Это из-за пасмурной хмари, которая нависала сверху. Видимо, день действительно клонился к закату, так как все окружающее приобретало совсем заунывный вид.
Вдруг метрах в десяти выше по дороге, в примыкавшем к ней кустарнике раздался треск ломаемых сучьев. Как будто крупное дикое животное продиралось через кусты, стремясь во что бы то ни стало выбраться из осинника на грунтовую проселочную колею.
Из кустов, замедляя очень быстрый шаг, с «МП-40» наперевес вышел солдат. Он замер как раз на середине дороги и прислушался, вращая головой и внимательно оглядываясь вокруг. Это был немецкий солдат, в полной экипировке: каска, амуниция поверх куртки, схваченной ремнем, с котелком и плащ-палаткой за спиной. Помимо «сухарки» на правом боку Отто ясно разглядел свисавший на бедро кожаный футляр для кусачек и характерные саперные подсумки цвета «хаки». Они болтались на ремне с обоих боков.
Постояв так пару секунд, солдат повернулся в сторону кустарника, из которого выбрался только что, и призывно махнул рукой. Ветви тут же затрещали вновь, еще сильнее. На дорогу один за другим выходили солдаты, в такой же экипировке, как их дозорный.
Ближе всех к Отто из кустов выбрался замыкающий, с надвинутой на самые глаза каской. Он был высокий, широкоплечий, из распахнутого воротника куртки выглядывали нашитые на лацканы воротника унтер-офицерские галуны с черной окантовкой. Вот он сдвинул каску на затылок и, шумно отдуваясь, отер лоб и лицо.
Хаген уже успел и раньше сообразить, что перед ним саперы. Но это… «Неужели провидение смилостивилось над ним?» – ошпарила Отто горячая мысль. Он ясно увидел лицо Хекельберга.
– Унтерфельдфебель!.. – не помня себя от радости, закричал Хаген, вскакивая на ноги и бросаясь вперед, к спешно пересекавшей дорогу группе.
Только сдавленный окрик Хекельберга удержал напуганных неожиданным появлением Хагена саперов. Все как один вскинули свои МП. Их лица выражали одно – страх и готовность всадить очередь во все, что движется, не разбирая, свой это или чужой.
– Тише ты!.. – зверским шепотом осадил унтерфельдфебель звенящего котелком Хагена.
Но уже в следующую секунду угрожающая гримаса на его лице сменилась подобием доброжелательности. Еще во время постройки понтона Хекельберг дружески относился к Хагену и его товарищам. Было видно, что и он рад видеть Отто живым.
– Быстрее… надо уходить… – шепотом, на ходу, уже переходя на бег трусцой, поторопил унтерфельдфебель.
Он расспросил о Ранге, Фромме, судьбе Тегеля. Саперы находились во втором эшелоне обороны и ничего не знали о судьбе первой линии.
По словам Хекельберга и других саперов, русские заняли траншеи заградительного обвода на участке шириной почти в полкилометра и теперь развивают наступление по правому флангу, стремясь с тыла ударить по укреплениям опорного пункта в Тирове.
– Это был сущий ад… Танки ива́нов заживо хоронили в траншеях целые отделения. На моих глазах машина наехала гусеницами на окоп, где оставались Вельтен и еще двое наших. Он провернулся на сто восемьдесят градусов, прямо над их головами!.. Мы оказались отрезанными от понтонной переправы через канал. Саперы, наши товарищи, взорвали мост. Остатки частей спешно отступили на север… Но нам повезло… – задыхаясь и сипя, вполголоса выдыхал Хекельберг.
Он на несколько секунд умолк.
– Русские устремились за ними. Они повернули и наступают на север. Мы видели своими глазами, что стало с теми, кого накрыла полковая артиллерия русских. Стрелки, минометный дивизион, обозные телеги вместе с лошадьми и ранеными… Весь инженерно-саперный батальон, практически весь… Они превратились в кровавый фарш вперемешку с землей и металлом… Несчастный Вельтен, он принял ужасную смерть…
Гибель товарища не давала унтерфельдфебелю покоя.
– Они были неразлейвода… – вполголоса пояснил бежавший слева сапер. Отто хорошо помнил его на строительстве понтонного моста.
Невысокий, плотный крепыш, который недостаток роста восполнял непрекращающимися шутками и задиристым поведением.
– Хекельберг вместе с Вельтеном – от самого Днепра… – пояснил крепыш.
Как Отто ни напрягал память, он не мог вспомнить, как того зовут. Видимо, пережив минометный обстрел, его мозг начал жизнь с чистого листа.
