— Молчи, молчи, сам вижу, тяжко…
Они долго стояли, не проронив ни слова, пока солдат не собрался с силами:
— И мои тут, товарищ генерал. Жена с дочерью… — с трудом выговорил он и вдруг разрыдался.
Горе, простое человеческое горе, к нему никогда не останешься безучастным! Хрущев молча обнял солдата.
— Плачь, плачь, солдат, и слез не стыдись. Кровью отзовутся они палачам и убийцам. Кровью!
А когда тот стих и чуть успокоился, Хрущев все же спросил его:
— Ты кто такой? Юст Кареман, говоришь, из полка майора Щербинина? Знаю, награды у вас вручал, вместе с командующим были. Мужайся, герой. Война не без огня и крови и не без смерти. Ступай в полк. Есть у тебя боевые друзья, и они поймут и разделят твое горе…
Расставшись с Луценко и солдатом, Хрущев вернулся к машине.
— Поехали! — сказал он водителю.
Минули мертвый пустырь, чахлый кустарник. Свернули на Сырец.
На обратном пути Хрущев перебирал в памяти впечатление дня. Тяжка судьба Киева. Дикий разбой здесь начался с первых же дней оккупации и не утихал до последней минуты. Людей травили в газовых душегубках. Зимой их выводили на Днепр, заставляли пробивать лед и сталкивали в воду. Цеплявшихся за кромки проруби сбивали прикладами. Тысячи жителей Дарницы и Киева загнали на Новодницкий мост и взорвали его. И Бабий яр. Всего двести тысяч убитых киевлян!.. Сто тысяч угнанных в рабство!..
Хрущев ощутил вдруг, как огонь ненависти к врагу горячим током брызнул по всему телу. Он понял: это камни и пепел Киева стучат в сердце. Пепел и камни!
2
Батальон Жарова расположился на хуторе, близ дороги. Помещений всем не хватало, и многие разместились прямо на улице у своих повозок и автомашин, у орудий и танков. Из соседнего села доносился шум боя. Там наступали батальоны Черезова и Капустина.
К повозкам на всем скаку подлетел всадник. Что за лихач, подивился Голев. Зубец, оказывается. Верховой с трудом сдержал разгоряченного коня и громко крикнул:
— Товарищи, «Правду» привез!
Солдаты и офицеры мигом окружили разведчика.
— Давай, Зубчик, не тяни!
— Не все сразу, не все…
— А «Комсомолка» есть? — наседала молодежь.
— Есть и «Комсомолка», все есть.
— Так давай же!
Весело поглядывая на нетерпеливых, Зубец сноровисто развязал вещевой мешок и пачками протягивал газеты парторгам и комсоргам рот и батарей.
Все увлеклись газетами, забыв про бойкого разведчика. Зубец привязал своего коня к забору и пошел было в избу, но ему навстречу вышла высокая черноволосая женщина.
— Где тут у вас самый большой начальник? — обратилась она к солдату.
— Могу и за большого, — пошутил Зубец.
— Мне по серьезному делу, — строго сказала женщина.
Зубец поглядел по сторонам и увидел Березина.
— Товарищ майор, — крикнул он ему, — тут до вас!
Замполит подошел ближе. В чем дело? Женщина заговорила быстро и взволнованно. Муж ее погиб еще в гражданскую, а сыновья в партизанах. Сейчас в Карпатах. Уходили — наказывали: придут наши — указать место, где…
— Идите-ка сюда! — спохватилась женщина и повела Березина к забору. — Копайте тут, — радостно сказала она.
Вызвали солдат. На глубине одного метра обнаружили ящик. Раскрыли. В нем был сверток, обернутый в мешковину. К общему удивлению, внутри оказалось аккуратно свернутое Красное знамя, расшитое золотом.
Голев и Зубец осторожно развернули его, и все прочитали надпись: «Рабочему полку от уральских металлургов». Справа вверху мельче: «За нашу Советскую Родину!»
— В сорок втором один командир оставил, — пояснила женщина. — Наказывал, придут наши — выкопать и передать Красной Армии. А сам в партизаны подался, вместе с моими воюет.
Так рядом с боевым знаменем в полку взвилось славное пролетарское знамя уральских металлургов.
Кроме знамени в том же свертке оказалась обыкновенная, вернее совсем необыкновенная, патефонная пластинка. Изумленно и восторженно блеснули озорные мальчишечьи глаза у Зубца, когда он вслух прочитал надпись:
— Ленин. Обращение к Красной Армии. Девятнадцатый год.
— Это он сам, его голос! — обрадованно воскликнул Голев.
— Да, товарищи, это Ленин! — взволнованно произнес Березин, взяв в руку пластинку. — Мы сейчас же можем прослушать его выступление. Принеси-ка, Зубец, патефон из машины, — обратился он к разведчику.
— Товарищи, Ленин будет говорить! — громко крикнул Зубец, обращаясь к бойцам у машин и повозок.
В избу до отказа набились солдаты и офицеры. Их настороженные и возбужденные взоры обращены к патефону. И вдруг неповторимый ленинский голос:
— Товарищи красноармейцы! Капиталисты Англии, Америки, Франции ведут войну против России. Они мстят Советской рабочей и крестьянской республике за то, что она свергла власть помещиков и капиталистов и дала тем пример для всех народов земли.
Слушали затаив дыхание. А когда смолк ленинский голос, еще долго никто не нарушал тишины.
— Помню, как американские пушки по нас били, когда мы с Колчаком воевали, — первым нарушил молчание Голев. — Это о них говорит Ильич.
— Они еще рук не отмыли: они до сих пор в нашей крови, — возмущенно произнес Глеб. — А затяжкой второго фронта они и теперь гитлеровцам помогают. Чем не война против нас!
Подоспело время завтрака, и бойцы, гремя котелками, заспешили к кухне. Завтракать Жаров остался с разведчиками в большой комнате, битком набитой людьми.
Одни расположились за столом, другие примостились на лавках, третьи — прямо на полу. Покончив с горячим кулешом, разведчики со смаком пили крепкий чай, заметно приправленный блестками жира. Но что за беда! После промозглой и ветреной ночи горячий чай казался необычайно приятным.
— Ничего что с жирком, зато горяченький! — шутил Зубец. — Вот попарим сейчас нутро!
После завтрака завязался разговор — один из тех солдатских разговоров, без которых на фронте и жизнь была бы не в жизнь.
Первым заговорил Голев:
— Я вот воюю-воюю и все думки не оставляю: какая такая жизнь после войны пойдет?
— Как какая? Расчудесная! — выпалил Соколов.
— Не скажи: все видали, сколько добра порушено, — заспорил Сахнов. — Это ж восстановить надо.
— Строят уже и восстанавливают, не сидят сложа руки, и как строят еще! — перебил Голев. — Вот только что письмо получил с Урала. Читаешь и диву даешься — какая сила в наших людях!
— Почитай, Голев, — послышались просьбы.
— Можно и почитать, — польщенный просьбами, согласился Голев. Он достал из кармана большой конверт, склеенный из газеты, и не спеша вынул письмо: — Сейчас найду это место…
— Зачем искать, читай все.
— Все?
— Конечно все.
— Ну, ладно, пусть все.
Расправив исписанный чернилами лист серой бумаги, он начал медленно и внятно:
— «Здравствуй, Тарасушка, дорогой мой, — читал он, — шлем мы тебе большущий поклон и от всей души желаем жизни и здоровья…»
— Какая она у тебя ласковая, — не удержался Глеб.
— Такая уж, — с гордостью согласился Голев.
— «…Сами мы живы и здоровы, о детушках по-прежнему слыхом не слыхать. Тоска по них все сердце источила. Сыщутся — вот бы счастье нам с тобою…»
— Это она о детях пишет…
— Да читай ты, не топчись на месте.
— «…Я работаю теперь в другом цеху, — продолжал Голев, видимо опустив часть письма. — Заказы растут с каждым днем. Работаем днем и ночью: знаем, на вас, на победу свою работаем. Потому ничего не жаль: ни сил, ни здоровья. Бейте только проклятущих, гоните их с родной земли…»
— Вот правильная жинка! Молодец! — восхищенно произнес Зубец.
— «…Был у нас доклад вчера, из Москвы товарищ один приезжал. Послушали — на душе легче стало и работа лучше спорится. Говорит, сил у нас без числа. Надо будет — и сами с немцами без «союзников» управимся. А потом сказал, мы не только воюем, — и строим: два крупных завода за день!..»
— Смотри ты!
— Два завода за день — вот здорово!
— Попробуй-ка угонись за нами!
— Такая война — и два завода!
— Это да! — восхищались разведчики.
— «…Да мы и сами видим, что вокруг делается, — продолжал читать Голев. — Сколько новых цехов, сколько новых заводов настроили. Весь Урал гудит. Приезжали к нам сибиряки, и у них то же самое. Кругом столько заводов, приедете — родных мест не узнаете».
Андрей с интересом дослушал письмо, и на душе у него потеплело. Письмо из дому! Сколько он слышал их, и в каждом — живой голос родных и близких, что трудятся там не покладая рук.
А солдатский разговор все продолжался, то притухая, то вспыхивая с новой силой.
3
Сразу после утренней гимнастики Ватутин пешком направился в Первомайский парк, раскинувшийся над Днепром. По-своему хорош был парк в эту пору поздней осени. Лучи восходящего солнца сквозили в голых ветвях деревьев. Жухлая трава на полянках была чуть опушена инеем. Своими стеклянными голосками бойко перекликались синицы.
