После завтрака почти все мальчишки высыпали на палубу, толпились на полубаке, на корме, стояли около бортовых лееров. Вот она, Новая Земля! Кто знает, как она встретит их?
Погода по-прежнему была хорошей, с юга почти в корму дул легкий бриз, волны шли невысоким накатом. Но капитана Замятина это не радовало. Вчерашние находки в море тревожили душу. Судя по всему, этот несчастный «Эль капитано» был потоплен совсем недавно и неподалеку от этих мест. Значит, фашистские стервятники рыщут где-то поблизости. И под берегом здесь идти нельзя: побережье сильно изрезано заливами, бухтами, губовинами[28], а сам залив Моллера прямо усеян островами и островками. В такую погоду «Зубатка» и ее караван и с воздуха, и с воды, и в перископ видны, как черные жуки, медленно ползущие по блестящей зеленоватой поверхности.
До становища было уже рукой подать, и, случись сейчас что-нибудь, никогда не простит себе этото капитан. Он не вздрогнул, когда услышал истошный крик кого-то из мальчишек: «За кормой самолет!» — только крепче сжал руками планшир.
— Все наверх! Надеть спасательные пояса! Антуфьева и Ситникова — на мостик! Вахте — по местам стоять. Полный вперед! Пулеметы к бою! скомандовал он.
И уже не оглядывался, зная, что команды его выполняются быстро и четко. С левого крыла мостика Замятин нащупал в бинокль далеко за кормой медленно приближающуюся черную точку.
Очертания самолета еще не были видны, а когда силуэт проявился резче, он отвел бинокль и сказал штурману:
— Не пойму что-то. «Юнкерсов» видел, «хейнкелей» видел, а такого не припомню. Посмотри, Антуфьев, может, узнаешь.
«Зубатка» в это время уже обошла мыс и, двигаясь к северо-западу, пересекала залив Моллера. Справа за кормой оставалась широкая губа Литке, а справа по носу виднелись островки, преграждающие вход в узкую изрезанную губу Обседья. Замятин все же старался по возможности прижаться к берегу в случае чего, хоть выброситься можно.
«Азимут» послушно тащился на буксире, «Авангард», тоже прибавив ход, шел точно в кильватере.
Штурман долго смотрел в бинокль, затем рассмеялся.
— Похоже, свой, Павел Петрович, — сказал он.
— Похоже или свой? — недовольно спросил Замятин.
Антуфьев опять притиснул к глазам бинокль — самолет уже был виден хорошо, и через некоторое время штурман облегченно воскликнул:
— Свой! «Каталина» это. Не иначе, Илья Палыч летит.
— Какой еще Илья Палыч? — сердито спросил Замятин.
— Да Мазурук же! Командир авиаотряда ледовой разведки. Я его «Каталинку» хорошо знаю. Мне дружок-летчик в Архангельске рассказывал они тут отбившиеся от караванов суда разыскивают, людей спасают. Это его «каталинка».
— Каталинка каталинкой, а от пулеметов пока не отходить! — приказал Замятин и взял у штурмана бинокль.
Он спокойно вздохнул, когда небольшая летающая лодка прошла над самой «Зубаткой» и приветливо покачала крыльями, на которых четко виднелись красные звезды.
— Отбой, — сказал он.
А «Каталина» между тем поменяла курс и пошла в сторону губы Обседья. Словно разглядывая что-то, она сделала два круга над одним местом и, снова покачав крыльями, пошла на север.
— Что он там увидел? — задумчиво сказал Антуфьев. — Может, поближе подойдем, капитан, а? Не зря ведь он крыльями махал.
— Куда еще ближе, — ответил Замятин, — глубины здесь слабо промеряны, да и камней полно. Рисковать зря не буду.
Антуфьев промолчал. Он внимательно осматривал в бинокль берега, и только тогда, когда миновали опасный архипелаг и справа по носу показалась северная оконечность губы с черными отвесными скалами и узкой прибрежной полосой песка, он опустил бинокль и слегка присвистнул.
— Вот оно что, — сказал он, — глянь-ка, Пал Петрович, коробка там какая-то в песок воткнулась.
Замятин взял бинокль и долго вглядывался в берег.
— Да-а, — протянул он, — судно, не маленькое: тысяч на шесть водоизмещения потянет. Флага нет, и вымпела нет. Значит, и людей нет. Ушли.
— Наверно, подлодка загнала, — предположил штурман.
— Пожалуй, — согласился капитан, — только вот чей он? Названия никак не разберу… а порт приписки… порт приписки… Бос… Бостон.
— Американец!
— Да. И видно, совсем недавно: в песок мало увяз — гребные винты и руль видны. Скорей всего из того же конвоя.
Антуфьев сморщился, как от зубной боли, и зло выругался.
Сидевший на мели «американец» был уже хорошо виден и невооруженным глазом. Ребята тоже заметили его и сразу зашумели.
— Слышь-ко, штурман, пойди да расскажи им, что к чему, а то у меня от их галдежу уши вянут, — сказал Замятин. — А мы теперь возьмем мористее, от этих скал да камней подале.
…В 12.00 13 июля «Зубатка» со своим караваном, обойдя с запада так было безопасней — остров Кармакульский, прошла поморский фарватер и стала на нижней якорной стоянке прямо напротив становища Малые Кармакулы.
Прогрохотала якорная цепь в клюзе[29], тяжело плюхнулся в воду якорь, подняв фонтаны брызг, и в фонтанах этих, переливаясь, засверкали сотни маленьких радуг. Ощущение тревоги и опасности ушло: все-таки уже берег суровый, неприютный, но берег. Вот он, рядом, в каких-нибудь полутора кабельтовых, и бухта, надежно прикрытая с моря островами, банками, грудами острозубых камней. И люди на берегу, приветливо машущие шапками и платками. Люди, которые живут здесь не неделями и месяцами, а годами или даже десятками лет. И поселок: несколько деревянных строений — не то изб, не то бараков; каменное серое здание с темной крышей, стоящее на самом высоком месте, — бывшая церковь; мачта радиометеостанции; сложенные из камней усеченные пирамиды с шестами, на которых укреплены черные с белой вертикальной полосой квадратные щиты, — створные знаки; рыбачьи лодки на покрытой крупной галькой прибрежной полосе, да еще несколько промысловых ботиков, покачивающихся на мелкой зыби.
Природа вокруг — мрачная и строгая. Но в этой строгости имелась какая-то своя, особая красота. Все здесь было древним и крепким, как будто земли этой ничто не касалось сотни, а может, и тысячи веков. На севере, занавешенные легким туманом, виднелись оледенелые горы, а впереди, не так уж и далеко за становищем, сверкали вершины центрального новоземельского хребта. Серая галька, серые, почти черные обрывистые скалы, и ни одного деревца, кустика, только кое-где зеленовато-коричневые с белыми и желтыми крапинками пятна — то ли трава, то ли мох…
Первыми на берег съехали Замятин, Громов и комиссар. А через некоторое время между берегом и судами экспедиции засновали большие, широкие моторные лодки — доры. Началась выгрузка. С короткими перерывами на обед и на ужин работали до самого позднего вечера, хотя, когда он здесь поздний, когда ранний, и не разберешь.
В этих широтах солнце с начала мая по середину августа совсем не опускается за горизонт. Только после полуночи оно из ослепительно золотого становится ярко-красным, еще позже цвет его тускнеет, и оно матовым оранжевым шаром медленно клонится за скалы острова Кармакульского, но, так и не зайдя за них, снова поднимается на небосклон.
Уставший, пожалуй, не меньше, чем при аварии «Азимута», я сидел на обкатанном морем небольшом валуне в стороне от всех и, кажется, ни о чем не думал. Поглядывал на море, на скалы, на людей, все еще толпившихся на берегу. Наверно, каждый приход судна — для них большая радость и здесь сейчас собралось все население становища — мужчины, женщины, ребятишки. Много было русских, но были и смуглые, широколицые, с черными раскосыми глазами, невысокие люди, одетые в меховые малицы с откинутыми на спины капюшонами. Я сообразил, что это ненцы — самые давние жители северного побережья материка и многих островов.
Кроме людей на берегу было множество разномастных — рыжих, серых, черных, белых, пятнистых — собак. Были среди них и совершенно невообразимые чудища — облезлые или, наоборот, с густой свалявшейся в клочья шерстью, с порванными ушами и со шрамами на мордах — следами жестоких драк, но были настоящие красавцы — пушистые, широкогрудые, с пышными, закрученными баранкой хвостами, с умными веселыми глазами лайки.
Сидеть на камне надоело, и я, кое-как встав и еле передвигая ноги, побрел в направлении становища. Посматривая вокруг, разглядывал покрытые мхом и лишайниками камни под ногами, заметил даже какие-то мелкие желтые цветочки, чем-то напоминающие наши маки, и вдруг почувствовал неладное. Поднял голову и увидел перед собой, наверное, дюжину собак. Разинув огромные пасти, сверкая жуткими клыками, они молча неслись, окружая меня… «Все, — подумал я, — вот и кончилась твоя экспедиция, Соколов!»
Первым порывом было, конечно, бежать, но, к счастью, я вдруг вспомнил, что от собак никогда не надо убегать: во-первых, не убежишь, а во-вторых, только еще больше раздразнишь. И я остался стоять.
