— Коленька, любимый мой… я же говорила, нам никогда не быть больше вместе. Я знала, что сегодня умру, — сказала Алла и вновь закрыла глаза, и почти неслышно попросила: — Обними меня.
Тихий всхлип, и из ее рта потекла тоненькая струйка крови.
«Алла! Не надо, не надо, любимая, нет, нет, нет!» — молча рыдал я и, не в силах произнести ни слова, лишь прижимал к себе холодеющее тело девушки. А вертолет все летел и летел, оставляя позади благословенную и горькую афганскую землю.
— Да будьте вы все прокляты! — сорвалось с моих уст непонятно кому адресованное проклятие.
Границу мы пересекли восточнее Термеза. Следуя указаниям Исмаила, вертолетчики посадили винтокрылую машину и заглушили двигатели. Одного за другим мы вынесли мертвые тела и положили их в один ряд на еще по-весеннему зеленую траву.
— Их следует похоронить здесь, — похоже, Исмаил всерьез опасался, что мне придет в голову идея везти погибших на Родину.
— Да, следует, — невозможно не согласиться с очевидностью. Сев подле Аллы, я закрыл глаза и некоторое время сидел, молча, наедине со своей болью. Когда мои веки снова открылись, я понял, что душа моя выгорела и теперь хлопьями пепла разлетается по всему свету, там же, где она была, раскрылась черная бездна. Удары лопаты о землю привели меня в чувство. Мир, только что уничтоженный моим воображением, не рухнул, не рассеялся на мелкие песчинки, он по-прежнему существовал, шумел миллионами звуков, переливался красками. Жизнь продолжалась. Исмаил, сняв разгрузку, копал могилу. Он обернулся на мои шаги и на мгновение перестал работать.
— Одну на всех, — с виноватым видом он показал на очертания будущей могилы и замахнулся для нового удара.
— Исмаил, я сам, — без лишних споров лопата перекочевала в мои руки. Почва еще не успела до конца иссушиться, сохранив в себе крупицы весенней влаги. Но копалось все равно с трудом. Спрессованная глина, многочисленные камни заставляли порой откладывать в сторону лопату и браться за имевшийся в наличии лом. Ладони сбились в кровь, спина не разгибалась, и без того измученные мышцы болели и отказывались повиноваться. Выбросив последний раз землю, я захотел отправить следом за ней и лопату, и вдруг понял, что не могу этого сделать, пальцы рук не разгибались. Я… нет, не сел — буквально упал на дно выкопанной ямы и какое-то время сидел, не находя в себе сил пошевелиться… Вечерело.
Опускали мы их в могилу по одному: Леонида, Эдуарда… Последней подали Аллу, я принял ее на руки, осторожно положил, пригладил волосы, закрыл лицо освобожденной от магазинов разгрузкой. Я хотел положить сюда же их оружие, но меня остановило предостережение Исмаила.
— Узнают — разроют.
Каким образом могут узнать люди о зарытом оружии, я интересоваться не стал. Просто поверил.
Слез не было, все мои слезы растворились в бездне. Выбравшись на край могилы, я бросил комок земли и ушел в ночь, предоставив возможность закапывать могилу моим спутникам. Запад еще алел, но блеклые звезды уже рассыпались по ночному небу. Опоясывая небосвод, тянулся пока еще только слегка угадываемый Млечный Путь. В наступившей тишине слышались отчетливые удары лопаты, раз за разом втыкаемой в разрыхленную землю и трущейся о попадающиеся в ней камни. Звук бил по нервам, я уходил все дальше и дальше. Растворившаяся в бездне боль вдруг вырвалась из нее сдавившим гортань спазмом. Захотелось вернуться к могиле, упасть в нее и лежать, чувствуя, как становится все выше и выше укрывающий меня слой почвы. Скрюченные пальцы потянулись к висевшему на плече автомату… Но я вновь нашел в себе силы преодолеть боль. Мертвым — мертвое, живым — живое. Еще не все сделано, гибель людей не должна быть напрасной. Мне предстояло довершить начатое всеми нами.
Я вернулся к вертолету, когда мои спутники уже сидели у весело трещавшего костра и вели непринужденную беседу. Они одновременно обернулись на шорох моих шагов, но никто и не подумал хвататься за оружие. Это служило хорошим признаком — значит, врагов тут точно нет.
— Завтра за нами приедут, — сообщил Исмаил-Хан.
— Хорошо, — я сел рядом с Саидом. Не знаю, каким образом Исмаилу удалось связаться со своими, но раз сказал, значит приедут. У контрабандистов свои дороги. Теперь можно было не беспокоиться.
Костерок продолжал трещать, в воздухе витал легкий аромат дыма. Сегодня впервые за многие дни мы никуда не спешили — все дела отложены, что можно было сделать — сделано. Мертвые похоронены, раненым оказана помощь — Ахмед, найдя в вертолете аптечку с лекарствами, обработал раны Саида и даже напичкал его какими-то антибиотиками. Выброшенный организмом адреналин вкупе с действием лекарств оказали действие поистине чудотворное — летчик чувствовал себя значительно лучше, чем накануне. Пока на костре в котелке кипятилась вода для чая, мы доедали оставшиеся у нас продукты. Покончив с последней крошкой лепешки, я вспомнил сегодняшний воздушный бой. Вспыхнувшая в воздухе туша «Ан-64» до сих пор стояла в моих глазах.
— Почему они проиграли? — в красном отблеске костра лица летчиков казались выплавленными из бронзы. — Их было два, к тому же, если я не ошибаюсь, эта модификация «Апачей» совершеннее «Ми-24». Как вы смогли победить их? — обратился я к сидевшему рядом со мной Ахмеду. Прежде чем начать говорить, он надолго задумался.
— Я не боялся умереть и верил в свою машину, — наконец ответил Ахмед, и я понял, что он сказал правду.
— Куда вы теперь? — действительно, куда податься летчикам, не видевшим в жизни ничего, кроме войны и рабства? Кто их ждет? Кому они нужны? Но отвечавший на этот вопрос Саид улыбался, кажется, ему будущее не представлялось столь туманным.
— Завтра, проводив вас, совершим небольшой перелет, тут недалеко осталось, керосина хватит. Сдадимся местным властям и попросим политического убежища.
— Я думаю, наша история про зверства талибов понравится журналистам, — грустно улыбнулся Ахмед.
— Нам не должны отказать в крове, — продолжал развивать свою мысль второй вертолетчик. — Убежище нам предоставят, а там и в армию определят, летчики с боевым опытом, а особенно новые вертолеты нужны всем.
— Да, тут вы правы, — я не был уверен, что все сложится столь радужно, но очень желал верить в то, что теперь их в жизни ждет только хорошее. — И дай Бог!
— Все в руках Всевышнего! — Ахмед молитвенно сложил руки.
«Все в руках Божьих и чудны дела его», — я смотрел на этих измотанных, но не сломленных людей и невольно представлял, через какие круги ада им пришлось пройти. В жерновах войны они потеряли все, но продолжали надеяться. — «Все в руках Всевышнего… Неужели и правда все в его руках? И все, что свершается с нами, ведет к исполнению его воли? Воли или надежд? Что, если он только подталкивает нас к действию в надежде, что мы выберем правильный путь, а выбрав правильный — праведный путь, наши ручейки сольются в единую полноводную реку добра и счастья. Вот только когда это случится?»
Костер догорал, звезды становились ярче, несмотря на ноющую боль в сердце, клонило в сон.
Утро разбудило меня звуками молитвы. Измученные летчики спали, напоенный свежестью воздух приятно ласкал легкие. Я, приподнявшись, сел, откинул в сторону спальник, огляделся — в отдалении, стоя на коленях и отбивая поклоны, негромко возносил молитву Исмаил-Хан. Странно. Кому может молиться торговец опиумом, приносящий людям белую смерть, и он же — простой парень, готовый ради доброго дела жертвовать своей жизнью? Как сочетать не сочетаемое? Каким судом судить его? Я ненавидел торговцев наркотиками, и будь моя воля… Но как поступить с ним? Я ждал окончания молитвы…
Наша беседа была долгой…
— Исмаил, — сказал я, когда солнце поднялось уже высоко, и мы успели умыться и попить чая. — Ты хороший человек, но разве ты не понимаешь, что несешь в мир зло?
— Что есть зло? — Хан пожал плечами. — Что мы можем знать о природе добра и зла?
— Но опиум, который везут твои курьеры, убивает тысячи людей. Разве это не зло?
— Зло, — Исмаил не собирался спорить. Он соглашался там, где хотел согласиться, и высказывал свои мысли там, где собирался настоять на своем. — Но люди, умирающие от наркотика, сами выбрали свою дорогу. Они добровольно приняли сторону зла.
— Исмаил, ты же знаешь, как подсаживают на наркотики.
— Знаю. И все равно, человек виноват в этом сам, не ходи там, где они есть, не будь там, где они могут появиться. Не общайся с теми, кто ненадежен. Опиум — зло, героин — зло, но еще большее зло — бомба, падающая на мирный кишлак. — При этих словах Исмаил покосился на стоявший за спиной вертолет. — Опиумом травятся сами. Тем, кто это делает, дана возможность выбирать, а кто дал выбор находившейся в своем доме семье дехканина, разорванной упавшим снарядом? Кто дал возможность выбирать женщине-кормилице, чью полную молока грудь пробила автоматная очередь? Ребенку, в колыбельку которого брошена ручная граната? Где выбор? И что наше зло в сравнении с этим?
