— А ведь спросят, куда стадо делось?
— В район на мясокомбинат отправили.
Агроном Антонов затянулся цигаркой и, выпуская дым из легких, сказал:
— В последние дни пастух Карп стал денно и нощно неотступно охранять стадо. С чего бы это?
— Чует кошка, где мясо лежит. Вы забыли, что он сын кулака?
— Ну и что? Не лишен прав. Вроде кулацкой жадностью не страдает. Вдвоем с Кирюшей работают на Праскуту.
Мужики улыбнулись.
— Может, он немцев ждет, мечтает подарить им стадо?
— Чепуха. А вообще, кто знает, что у него на уме?
— Я принял кое-какие меры, — сказал Трошин. — Завтра у Праскуты именины. Кирюха и Карп напьются до чертиков. Запасайтесь провизией. В одиннадцать часов ночи собираемся за фермой, где ночует скот. Задача ясна?
Мы кивнули головами: ясна. Нелегкий предстоял нам путь.
— Выглянь, Ариша, за калитку, нет ли кого. Нам пора расходиться.
Не успела я отворить калитку, как почти лоб в лоб со мной столкнулся пастух Карп.
— Ты одна? — спросил он.
— А с кем мне быть?
— Мне показалось, ты с кем-то разговаривала.
— Если кажется — крестись. Но ты ни черту, ни богу, ни самому себе не веришь. А хоть бы и судачила с кем, тебе-то что? С сыном прибираем двор. Петя, поди сюда, где ты запропастился? — крикнула я нарочно.
— Да я так.
— Так не шарься по чужим углам. Чего вынюхиваешь, следишь? Уходи, а то лопатой огрею. Праскуте скажу, что напрашивался в постель, бесстыдник.
— Ты что, сатана, я хотел, чтобы ты завтра за стадом присмотрела. У Праскуты именины.
— Некогда мне. Понял?
— Придется Андрея Глухаря просить.
Карп скрылся в темноте, и мужики по загородью ушли домой.
День прошел, в сборах.. Первым делом надо было дома порядок навести, продукты детям запасти, особенно хлеб. У меня была огромная печь, прямо посредине хаты стояла. Заходишь в прихожую — перед тобою печь с загнеточкой, с печурками. Справа от нее отгорожена одна комнатка с двумя окнами, слева — другая, а уж там за печью и за этими комнатками — большая светёлка. В нее можно было попасть из любой комнатки. Печь обогревала весь дом. Я в ней пекла для колхоза в посевную и в уборочную страду по двадцать булок хлеба. В стужу мы на ней всей семьей спали и не знали простуды. Так вот я в этой печи за день наварила и напекла детям и себе снеди на целую неделю. Старшему сыну Пете наказ дала:
— Смотри, сын, ты остаешься за хозяина. Тебе уже двенадцать лет. За курами, гусями доглядывай, корову вовремя встречай и провожай на пастбище, с братишек не спускай глаз. Где я — никому ни слова.
Я знала, что ему повторять свой наказ не надо.
Ночью, как было условлено, все мы собрались за фермой. Пять оседланных лошадей были привязаны к пряслу, другие запряжены в пароконные брички, на которых стояли фляги под молоко, лежали лопаты, грабли, косы, топоры, веревки, ведра и всякое другое имущество. Передняя бричка, обтянутая сверху брезентом от дождя и солнца, походила на цыганскую кибитку. В ней мы дорогой поочередно по два-три человека отдыхали. Всем этим имуществом распоряжался Андрей Глухарь. А возглавлял наш отряд Трошин. Он предупредил нас, чтобы со случайными встречными не вступали в разговор, занимались своим делом. В полночь Трошин приказал трогаться. Жалко было беспокоить коровушек. Они лежали, разморенные дневной пастьбой. Андрей взмахнул над головой бичом, похожим на огромного живого змея, и резко хлопнул им, как будто выстрелил. Коровы начали подниматься лениво, неохотно. Они привыкли к окрику и хлопанью пастушьего бича. Пошло стадо. Впереди катились брички, за ними тянулся гурт, а по бокам и сзади — мы, конные. Гнать в темень скот по лесным и болотистым урочищам — не только нелегкое, но, я скажу, трудное дело: можно порастерять коров, тем более, что они за день уже находились вдоволь, уморились, набили животы травой, отяжелели и теперь пытались юркнуть куда-нибудь за придорожные кусты и прилечь. А наказ такой: сохранить все стадо до единой головы. Коровушек покупали за границей, золотом за них платили. Двести голов. Их трудно пересчитать в загоне, а уж ночью среди кустов не надо даже пытаться пересчитывать. Тут нужен глаз да глаз. Мы с Ульяшей догадались взять с собой своих овчарок. Они очень помогли нам. В одном месте мы не заметили, как корова зашла за стожок и отстала. Мы отошли от нее метров пятьсот. Вдруг Шарик навострил уши, наверное, услышал рев коровы и бросился назад. Я тоже за ним пришпорила лошадь. А он уже около стога и тревожно лает. Подъезжаю, вижу: корова телится. Пес на нее смотрит, тихонечко скулит, как будто понимает, в чем дело. Пришлось подождать. Вернули бричку с палаткой, положили туда сена, а на сено теленочка и поехали догонять гурт, следом, не отставая, шла корова, пытаясь дотянуться мордой до теленка и лизнуть его. Подскакал Трошин, улыбается:
— Ну что, у тебя, говорят, прибавка в семье?
— Телушка. Назовем ее Найденкой. Красивая такая, на лбу звездочка…
— Согласен. Ты крестная мать. Смотри, как тучи нависли. Гроза будет.
— Еще не хватало… Вымокнем до нитки.
— А куда денешься? Уже светать начинает. Тут километрах в пяти должен стоять ток, крытое соломой гумно, может, доберемся. Там озерко есть. Сделаем привал, позавтракаем и отдохнем.
Небо вдали начало осторожно посверкивать, усилился ветер, подгоняя в нашу сторону тучи, а потом сердито ахнул гром. Животные, показалось мне, прибавили шаг.
— Подтягивайтесь, — прокричал Трошин.
И в эту минуту впереди нас над лесом игривыми зигзагами проплясала молния, ослепив землю и небо. И снова загрохотал гром. И началось: молния — гром, молния — гром, а потом хлынул дождь, густой и холодный, зашлепали крупные градины. Мужики привязали лошадей в березняке, мы все забрались на бричку под брезент, к теленку. Стадо скучилось. В такой ливень ни одна корова никуда не уйдет. И тут оказалось, что Андрея Глухаря нет с нами. Трошин пошел его разыскивать. Беспокойный человек!
— Ты куда? — крикнул Андрей из-под брички. — Я здесь не промокну, слежу за стадом.
Ливень прошел быстро, и мы отправились дальше. Через час были около гумна, на берегу небольшого озера. Коровы легли. Мы развели костер, решили сварить картофельный суп, отдохнуть, а потом доить коров. Доили все. Этому ремеслу наши мужики научены с детства. Оставить коров недоенными никак нельзя было. Они заболели бы. Мы наполнили молоком двадцать фляг, поставили в озерную воду охлаждать.
— Что будем делать с ними? — спросила Ульяша у Трошина.
— Сейчас отвезем в ближайший колхоз и сдадим под расписку. Посуду сразу вернут нам.
Только начали грузить на брички фляги, как услышали высоко над собой нарастающий гул, все враз задрали головы и увидели черные самолеты. Один, два, три, пять… десять, насчитала я. Черные кресты…
— Немецкие бомбардировщики, — сказал Давыдов. — Стервятники появились.
Они летели в том направлении, куда мы гнали стадо.
— Это пока что цветочки, — проговорил Трошин.
Вдруг собаки залаяли и бросились к лесу, откуда выскочил всадник. Он резал прямо на нас, пересекая большую поляну. Полы пиджака раздувались от ветра, волосы были всклочены.
— Настоящий печенег, — усмехнулся агроном Антонов. — Кого несет нечистая?
— Да это же Карп прется, пастух, — недобрым голосом крикнула Ульяша.
— Точно, он, — подтвердил Давыдов. — Смотри-ка, с ружьем за спиной!
— Скачет, как будто мы убегаем от него. Хочет страху нагнать.
Карп на скаку снял с плеча ружье, лихо осадил у самого костра жеребца, обдал нас грязью.
— Здорово, угонщики! — крикнул он, приподнявшись на стременах.
— Похоже, ты в царской кавалерии служил. Не знал, — проговорил Трошин.
Карп не ответил на эту реплику.
— Вон вас сколько здесь. Семеро! Целая банда. Кто позволил угнать стадо? Оно за мной числится. Вас судить будут.
— Накричался? — спросил Трошин. — Передохни. Успокойся.
— Да тут у них и сударки: Ариша, Ульяша!
— Замолкни, слизняк. Слазь с чужого коня, кулацкая морда, — спокойно сказал Давыдов, засунув кулаки в карманы. Он любил подраться.
— Я не лишен прав, работаю честно. Не тот я человек.
— Именно: не тот. — К нему бросился Трошин. Карп лязгнул затвором и навел ружье на Трошина.
— Не подходи!
Я перепугалась: застрелит мужика.
— Карп! — закричала я.
Он зло обматерил меня:
— Молчи, стерва! Я еще вчера смекнул… Да только не раскусил вашу затею.
Трошин выхватил из-за пазухи наган.
— Бросай, собака, ружье, уложу на месте.
В этот миг Давыдов сзади накинул на Карпа веревочную петлю и стянул его на землю. Падая, пастух, наверное, невзначай выстрелил, к счастью, никого не задел. Мужики навалились на него, связали, а чтоб он не матерился, заткнули кляпом его гнилозубый рот. Он выкатил от злобы и натуги кровяные глаза, что-то мычал. Ульяша подошла, сунула ему в нос кукиш. Я махнула рукой: зачем связываешься.
