Через час Усольцев, прихватив Захара, явился к лейтенанту Брызгалову. Взводный надолго не задержал мужика. Допросил и, проинструктировав, как вести себя и что говорить немцам, отпустил.
— Чтоб жене и сыну худо не было, иди! Зачерпни в Волге воды и топай.
Злыднев низко поклонился и ушел, а лейтенант не долго думая вслух произнес:
— «Языка» надо взять... Вот в этом блиндаже, — и он показал на крестик, которым Злыднев отметил минометную позицию. — А?
— И я так подумал... Еще до того, как идти к вам...
— Это хорошо, что наши мысли совпали. Надо связаться с полковыми разведчиками. У них что-то не получается. Ротный говорил: не могут никак «языка» взять.
— Не надо никому ничего говорить. Пока будем докладывать, уточнять — время уйдет. Сами возьмем.
— Кто это «сами»?
— Я и мои орлы... Этой ночью...
— Ну, Усольцев, ну, земляк!.. Дай лапу! — и лейтенант крепко пожал шершавую Емельянову руку...
В поиск за «языком» пошли втроем — Усольцев, Галстян и Гулько. Еще засветло пробрались в ту трансформаторную будку, в которой Емельян покончил с крупнокалиберным пулеметом, и оттуда, разглядев местность, определили очередной рубеж — развалины рухнувшего дома. Тихонько, по одному, проскочили и к развалинам. В них укрылись. Пристроились около уцелевшей наполовину стены, в которой нашли несколько сквозных пробоин, и стали наблюдать. Увидели тот овражек, отмеченный Злыдневым на тетрадном листке прямой линией. В него и впились глазами.
— Вижу, — прошептал Ашот. — Что-то шевелится, подпрыгивает.
— Где? — Усольцев прижался к Галстяну.
— Вон куча. За ней — то ли голова, то ли что-то на ветру колыхается.
— Вижу, вижу.
— И я бачу, — отозвался Клим. — То голова... Скачет... Зябко ведь.
— Ползем туда, к куче. Я — впереди, а ты, Клим, за мной. Ты же, Ашот, по кирпичам поднимись выше и держи на прицеле ту голову. Коль кинется на нас... Сам знаешь, что делаешь... А когда мы к куче доползем, двигай к нам.
— Понял, — ответил Ашот.
Галстян глаз не сводил с двигавшейся головы. Она все подскакивала и подскакивала. Холодно, видать, фрицу, сам себя греет. А кругом тишина. Только ветер, цепляясь за развалины, за пожухлый ковыль, тягуче завывает.
Умолк пулемет так же внезапно, как и застрочил. Голова снова замаячила из-за кучи. Зашевелились и Усольцев с Климом, снова подавшись вперед, и, кажется, вот-вот достигнут намеченного рубежа. Ашот спустился с кирпичей и подался к друзьям.
Усольцев, прижавшись, как и Клим, к сложенному в копну бурьяну, услышал постукивание сапог — немец топтался. Емельян осторожно и медленно полез по склону обрыва вверх, а Клим подвинулся влево — так условились. Немец, повесив автомат на шею, захлопал руками, чтоб погреть их, — озябли. Емельян, очутившись наверху, не мешкая, прыгнул прямо на немца. И Клим, выскочив из-за копны, схватил фрица за лицо и всей ладонью закрыл ему рот. Немец был сбит с ног и придавлен. Подоспевший Ашот вставил ему кляп, чтоб не пикнул, и связал жгутом руки. Усольцев приподнялся и увидел ровик, который вел в блиндаж. Знаком показал Галстяну, чтоб оставался при немце, а Клима позвал с собой. Резко толкнул дверь, и оба — Емельян и Клим — шагнули в блиндаж. Тускло горел фонарь. На нарах лежали трое. Каждый накрыт шинелью. У того, что лежал посредине, Емельян заметил на погоне какую-то завитушку, видимо, старший, и показал на него пальцем. Клим понял: этого брать надо! С крайними разделались тут же: по одному выстрелу — и делу конец.
Средний и пискнуть не успел — скрутили и поставили на ноги.
— Вперед! — скомандовал Усольцев.
Немец уперся. Клим показал нож и, моментально вспомнив немецкое слово «ферштейн», произнес его. Немец мотнул головой и направился к выходу.
Обратный путь быстро преодолен, нигде не задержались — ни у развалин, ни у трансформаторной будки. У самого особняка разведчиков встретил Нечаев.
— Ну слава Богу! Мы как услышали стрельбу, — пулемет клацал, — недоброе подумали... Какого здоровущего селезня приволокли! Ну, молодцы, елки-моталки.
Немцы как-то совсем притаились. То ли дождь с ветром загнал их в теплые укрытия, то ли иная была причина, но они в последние двое суток не лезли на позиции второй роты. И особняк, в котором по-прежнему комендантствовал Усольцев, тоже фрицы не беспокоили. Постреливали, правда, изредка, но атак не было. Больше того, рота даже улучшила свои позиции, продвинулась несколько вперед и вплотную приблизилась к трехэтажному дому.
— Не нравится мне такая молчанка, — выразил свое состояние Галстян. — Какая-то подозрительная тишина.
— Завсегда так перед грозой, елки-моталки.
— Грозу, что ли, чуешь? — спросил Захара Усольцев.
— И я чую, — подал голос Клим. — Когда на передке тихо, в штабах суета. Пролезть бы туда...
— А кто мешает? — спросил Емельян Клима. — Топай к Волге, найди блиндаж комдива, входи и докладывай: мол, я, боец Гулько, имею желание проинспектировать вас, товарищ генерал...
— Не-е, мне туда не надобно. В немецкий штаб проскользнуть бы...
— Ого-го, куда замахнулся, елки-моталки. А что, по-ихнему шпрехаешь, разузнал бы тайны самого ирода Гитлера и нам бы шепнул.
— Непременно, тебе одному и шепнул бы. И чтоб тихо...
— А ну, тише, — вдруг насторожился Емельян. — Я слышу гул.
— Правда, гудзе, — подтвердил Клим. Усольцев высунул голову в окно. Самолеты низко плыли к Волге. И тут же поднялся грохот, шум, треск. Рвались не только бомбы, но и снаряды, мины. На глазах Усольцева и его товарищей мина угодила в уцелевшую часть трехэтажного дома и вконец развалила его.
— В подвал! — скомандовал Усольцев, но сам остался у окна. Однако и он долго не усидел — совсем близко, рядышком раздался оглушительный взрыв, и Емельян увидел огненный султан, всплеснувшийся ввысь. Горячая струя ударила в лицо и откинула его к противоположной стене. Земля и осколки рухнули на особняк и, как показалось Усольцеву, продырявили крышу, стены. Он мотнул головой — уцелел, только лицо горит, особенно глаза, будто их на огне жарят. Испугался: не ослепнуть бы! И вдруг услышал крик. Сначала не понял, откуда он доносится, потом разобрался: с улицы. Осторожно приподнялся, встал на ноги и сделал шаг — ничего, ноги слушаются, значит, и они в целости. Отчетливо услышал: «Эй, кто в доме, всем в траншею!». Подошел к двери и увидел бойца, прижавшегося к стене.
— Чего тебе?
— Во взвод, в траншею бегите!
— Кто приказал?
— Командир. Скорее!
Огненная кутерьма не прекращалась. Низко над головой с шипением проносились снаряды, а в небе волнами плыли крестоносные самолеты.
Усольцев с друзьями тут же оставили особняк и вслед за посыльным устремились к взводной позиции. Там нырнули в траншею и укрылись. А земля дрожала, ее без устали рвал металл. За траншеей возник пожар, загорелся тот самый деревянный барак, в котором еще совсем недавно располагался взвод. Дым и смрад стелились по земле и ползли в траншею. Дышать стало тяжело. Усольцев опустился на дно траншеи и, собравшись в комок, застыл будто неживой. Вот так бы просидеть подольше, чтоб не слышать воя и грохота, да и крики то ли раненых, то ли слабонервных рвали душу. Но сидеть в покое не пришлось. Он отчетливо услышал свою фамилию: кому-то снова потребовался Усольцев.
— Здесь я, здесь, — нехотя ответил и, упираясь в холодную траншейную стену, встал.
Перед ним возник взводный Брызгалов с перебинтованной головой. Хотел Емельян спросить про голову, но не успел — сильно рвануло, аж в ушах зазвенело, плашмя повалился на дно траншеи. И взводный грохнулся. Лежа на дне, все же спросил:
— Чуть царапнуло. Осколком. Катюша вытащила его и забинтовала. Ничего... Как твоя команда?
— Все живы. Здесь они.
Оба стряхнули с себя землю и сели. Усольцев увидел на виске у Брызгалова кровь. И бинт тоже окровавило.
— Перевязать надо...
— Хорошо. Потом, — махнул рукой взводный. — У нас беда. Завалило в блиндаже командира полка. И замполит, твой партизанский комиссар, тоже там.
— Старший политрук Марголин, комиссар нашего батальона?
— Бери повыше. Майор Марголин. Заместитель командира полка по политической части. Только что назначен. Отстал ты, брат, от полковых новостей. Так вот, надо их спасать. Бери своих архаровцев и марш к Волге... Лопатки при вас?
— Имеются, кажется, у всех. Проверю.
И только сейчас Усольцев заметил на петлицах взводного три кубика.
— Поздравляю с повышением, — сказал и быстро встал.
Лавируя меж воронок, Усольцев и все его прежние подчиненные, кроме Зубова, которого взводный оставил при себе, быстро достигли крутого обрыва, где уже у заваленного блиндажа копошились люди, разгребавшие землю. Два бойца притащили длинную железную трубу, за что капитан, незнакомый Усольцеву, похвалил их и велел протолкнуть ее внутрь блиндажа, чтоб дать туда воздух. Бойцы, ухватившись за трубу, начали ею колотить по сыпучему грунту.
