— А где он сейчас? — с замиранием сердца спросила я старуху.
— Да де ж? Тех полицаев у Сибирь присудили, а его в армию забрали.
— А где он сейчас, его адрес вы знаете?
— Я не знаю, доченька. А Тамарка знает.
— Нет, она сказала, что не знает.
— Да как же так! Она вчера мне показывала телеграмму от него и хвалилась. Требуйте, у нее есть адрес.
Простившись со стариками, я снова пошла к Васько.
Вся семья сидела, видно, на совете кругом большого стола. Я вошла, и у меня словно помутилось в глазах: и он, мой Гриша, сидел здесь с ними, с изменниками, за этим столом, с ними жил, с ними ел и пил. А раньше он совсем не был пьяницей…
— Давайте адрес Гриши! — сказала я им, с трудом сдерживая гнев.
— Нету у нас его адреса. Его в армию забрали, и оттуда он нам еще ничего не писал.
— Хватит меня морочить! Давайте сейчас же телеграмму! — закричала я.
— Какую телеграмму?! — вскрикнула Тамара. — Я ничего о нем не знаю!
— Ах, вы еще издеваетесь надо мной! — взбешенно крикнула я и, вынув пистолет, взвела курок.
Мать и отец закричали:
— Дай телеграмму!
Дрожащими руками женщина достала из кармана телеграмму и подала мне.
«Дорогая Тамарочка, поздравляю днем Первого мая. Сообщи, нет ли писем моих родителей. Целую крепко».
Ниже был указан адрес: город Сталино, улица, номер дома.
Я положила телеграмму в планшет и молча вышла. По дороге снова подошла к работавшим на поле девушкам.
— Вы что, еще не отдыхали? — спросила я их.
— Немного поспали — и снова за работу, — ответила за всех Дуня. — Наша бригада комсомольская, надо другим пример подавать. Ну а вы как? Говорили с Васько?
Девушки мне очень понравились, их сердечность настраивала на откровенность. Поделилась с ними своей обидой. Я любила мужа и мстила за него, а он? Попал в окружение и остался у фашистов. Спасал свою жизнь, искал теплого места.
— А теперь, если останетесь живы, будете с ним жить? — спросила одна из девушек, и все посмотрели на меня, ожидая ответа.
— Не знаю, я еще не думала об этом.
— Да что тут думать, — возмущенно сказала Дуня, поправляя сбившуюся косынку, — тут и думать нечего. Если бы мой Мишка не пошел в лес партизанить, а сидел бы у хаты да смотрел, как фашисты народ мучают, я бы его и знать не захотела. На что мне такой муж нужен?.. Что тут думать, — заключила она и, помолчав, добавила: — Когда наши пришли, мой Мишка с партизанами пошел в армию и теперь уже два ордена имеет…
Мне стало стыдно, что я не смогла сразу ответить на этот вопрос, а Дуня так быстро и категорически решила его.
В тот же вечер я уехала со станции на первой дрезине.
В дороге очень болела нога. Давно, уже несколько дней, без перевязки. Бинты промокли, и в сапоге чувствую влажность. Напрасно я забросила палку… «Стыдилась», — укоряла я себя.
Но душевная боль заглушала физическую. Опять стала думать о Грише. «Гриша жив! — шептала я, лежа в тамбуре вагона. — Скоро увижу!» — и сердце заходилось от радости. Вспомнилось, как радовался он, когда я приехала к нему во Львов. Всегда он был веселым и ласковым. Что случилось с ним? Почему его судили? Неужели старуха говорит правду? А может, она наврала? Судили, говорит. Ну а если взяли в армию, — значит, он не виноват! А Тамара Васько?! Что общего нашел он с этой семьей? Скорее бы встретиться! Так всю дорогу ломала я себе голову, ворочаясь с боку на бок, всматриваясь в темноту степи.
В восемь часов утра я приехала в Сталино. Направилась по адресу, указанному в телеграмме. Подошла к казарме, постаралась успокоить себя: думалось, раз Григория взяли в армию, значит, он не совершил преступления перед Родиной, а воевать еще успеет. Интересно, в каком он звании? Увидев во дворе старшего лейтенанта, спросила:
— Скажите, здесь находится лейтенант Жернев?
— Лейтенант в кавычках? Есть такой… А вы кто будете? — поинтересовался он, рассматривая мои погоны.
— Я его жена.
— Как жена? Он рассказывал, что его жена погибла.
— Как видите, жива.
Старший лейтенант обратился к стоявшему неподалеку бойцу:
— Бегите скажите Жерневу — жена приехала.
Боец опрометью бросился в казарму.
«Какой же Гриша теперь?» — подумала я, стоя у столба. В моем представлении он остался таким, каким я его помню перед войной: стройный, подтянутый, щеголевато одетый, с красивыми черными глазами, вьющимися волосами. На губах его всегда играла улыбка.
И вдруг из казармы выскочил солдат, остриженный, худой, в полинялых, старых латаных брюках и грязной гимнастерке, в обмотках. Я еле узнала в нем мужа. «Сейчас наших бойцов так хорошо одевают, почему же он в таком виде?» — промелькнуло в голове.
Григорий остановился, посмотрел на меня, на стоявшего рядом старшего лейтенанта. Вижу, он ищет кого-то другого, меня не узнает. Старший лейтенант сказал:
— Жернев, жена приехала.
А он оглядывается по сторонам, вероятно ожидал встретить Тамару Васько. Я не выдержала:
— Гриша!
Он, заикаясь, крикнул:
— Та-ма-ра! — и бросился ко мне. — Тамарочка, ты? Ты жива? Уже офицер? — удивленно воскликнул он и хотел поцеловать меня.
— А ты кто? — спросила я, уклоняясь от поцелуя.
Он опустил голову и, не отвечая, спросил:
— Откуда ты приехала?
— Из Вороновки, — ответила я, пристально глядя на него.
Гриша смутился и больше ни о чем не спрашивал.
— Зайдите в помещение, — сказал нам старший лейтенант.
Мы зашли в дом, нас оставили в комнате одних. Сели за стол.
— Что с тобой случилось? — спросила я мужа.
— Я в штрафной батальон попал, Тамара, — вздохнул он.
— Чем же ты занимался у немцев?! — спросила я его в упор.
— Тамара, я ничего особенного не делал. Ты же знаешь: я строитель. Очень долго ходил без работы, а потом жить надо было, и я пошел в строительную контору. Строил мосты, дороги.
В этот миг я все поняла: «Помогал фашистам! Трибунал. Штурмовой офицерский батальон?» Комната поплыла у меня перед глазами.
— Ты строил мосты для врагов?!
Я вспомнила задачу, которую мне поставил комбат: разбить мост около Вороновки. Вспомнила погибших там бойцов.
— По этим дорогам, что ты ремонтировал, фашисты возили снаряды. А мосты, которые ты строил, мне пришлось разбивать, — как бы думая вслух, медленно проговорила я.
— Да, по-разному мы жили, — согласился Григорий.
— Ты жил для себя, спасал свою шкуру и стал у оккупантов рабом. Твои старики, прожившие всю жизнь безвыездно в родной хате, и те бросили ее и эвакуировались. А ты, офицер, покорился врагу, попросил у него кусок хлеба. Лучше бы пошел к людям огороды копать, а потом связался бы с партизанами, с подпольем. Я за тебя мстила, думая, что ты честно погиб, лучше бы так и было! — с горечью воскликнула я.
— Я был вынужден работать, есть надо было. Я работал так, что больше вредил фашистам на стройке. А связаться с партизанами не мог, потому что я не местный, мне не верили. Ничего не мог сделать. За каждого убитого немца гитлеровцы сжигали село.
— Это не оправдание для воина. Тебя ничего не держало в селе. Мог бы уйти в лес, там нашел бы партизан, или уехать в город и связаться с подпольем. Было бы желание, нашел бы возможность.
Наш разговор прервал связной:
— Товарищ гвардии младший лейтенант, разрешите обратиться.
— Обратитесь.
— Вас вызывает командир батальона, полковник.
— Сейчас приду.
— Разрешите идти?
— Идите.
Пришла к командиру батальона, доложила. Седой полковник испытующе посмотрел на меня, пригласил сесть.
— Ваши документы.
Я подала ему документы, историю болезни и направление на фронт.
— Вы жена моего бойца Жернева?
— Да.
— Видно, повоевали?
— Да, немного.
— Как это могло случиться, что ваш муж пошел добровольно к немцам на службу в стройконтору?
— Не знаю, товарищ полковник. Работали, учились вместе. Правда, характер у него слабый, мягкий, — старалась я найти хоть какое-нибудь оправдание Жерневу. — Не хватило силы воли продолжать борьбу, пошел по пути наименьшего сопротивления… — Но слова мои звучали неубедительно.
— Трибунал. Разжалование в рядовые — очень тяжелое наказание для офицера. На днях мы едем на фронт. Жернев должен будет в боях заслужить звание офицера, — сказал полковник.
Низко опустив голову, я молча сидела перед ним. Мне было невыносимо стыдно за мужа и жаль его. Каждое слово больно хлестало меня по сердцу, будто это я сама смалодушничала и совершила преступление перед Родиной, перед нашим народом. Гриша был виноват, и оправдывать его нечего. Но другой, какой-то внутренний голос снова заставил меня заговорить. Я знала, что такое этот батальон, — там редко кто остается жив. Я не удержалась и решила попросить за мужа.
