глаз мой пульс учащается. Да, Деб верно подметила.
– Представь нас на этой обложке? Меня и моих родителей. У нас ничего не выйдет. – Я откашливаюсь. – Знаешь, как бывает в фильмах или в книгах, когда главный герой меняет школу и беспокоится о том, что не сумеет вписаться в новую среду и завести друзей? А я… Я вообще ничего подобного не чувствую.
Она спокойно смотрит на меня, слегка приподняв бровь. Что ж, я продолжаю:
– Подружусь я с кем-то или нет, черт его знает. Люди, как правило, отстой, но главное, что моя семья просто не впишется. Мама так сильно волнуется, что почти не выходит из дома, разве что прогуливается по Проспект-парку. Они часто ссорятся с папой после того, как он подал заявление. Остальные астронавты куда круче моих родителей, и их дети тоже. Я что, гимнаст олимпийского уровня, как Леон Такер? Я себя чувствую каким-то… ущербным.
– Кэлвин, у тебя около полумиллиона подписчиков на «Флэш-Фэйм». Ты делал репортажи, которые в буквальном смысле повлияли на результаты выборов. И даже если тебе придется от этого отказаться, ты все равно получил шанс в семнадцать лет пройти стажировку в «Баззфид» – а они не разбрасываются такими предложениями направо и налево. – Деб кладет руку мне на плечо и делает паузу, чтобы я переварил сказанное. – Никакой ты не ущербный, малыш. Вы сможете туда вписаться. Я хочу сказать, все вы. Но тебе тоже придется немного пойти навстречу. Ты должен поддержать эту миссию – я имею в виду, что после того дерьма, в которое за последние годы превратилась Америка, у нас в кои-то веки появилось что-то вызывающее гордость, вокруг чего можно сплотиться. Мы летим на гребаный Марс! И НАСА придумает, каким образом ты и твои родители сумеете нам помочь.
– Я понимаю, – отвечаю я.
И надо признаться, я действительно это понимаю.
В этот миг от величия будущей миссии у меня захватывает дух. Стать частью истории, сыграть, хоть и крошечную, роль в таком масштабном научном проекте!
Я тихонько говорю, чтобы родители не услышали:
– Я думал, что, если не буду обращать внимания на все случившееся за последний год… Не знаю, наверное, я считал, что если не буду верить в…
– В то, что твоего отца выберут?
– Нет, я не об этом. Я думал, что если не буду предаваться глупым мечтам и заставлю свою семью считать все это пустыми фантазиями, то останусь реалистом, который поможет… поддержать отца, когда он в конечном итоге получит сокрушительный отказ.
– Благородно, – кивает она. – Но ты не обязан это делать.
– Приходится, – отвечаю я. – Мне хочется, чтобы все было… правильно. Чтобы люди были счастливы.
– Но иногда это оборачивается против тебя. Помнишь, ты рассказал мне о Джереми, – решительно говорит Деб, – мне пришлось держать тебя за руку и учить дышать, когда я узнала о твоей измене? Но ты не мог просто меня бросить – тебе обязательно нужно было провернуть все так, чтобы не нанести ущерба моим нервам и сохранить наши отношения.
– Ты все еще злишься?
– О господи, – ухмыляется она. – Снова за свое! Нет, если бы я еще злилась, я не стала бы болтать с тобой, Кэлвин.
Деб сжимает меня в объятиях, окутывая сладким цветочным ароматом. Это не розы или лаванда, а больше похоже на запах ароматической свечи в чаше с душистой смесью из засушенных лепестков. Это меня немного утешает. Однако я не в силах заставить себя обнять ее в ответ.
– Но ты не мог по щелчку пальцев исправить наши отношения, – продолжает она. – Мне просто нужно было время. Точно так же ты не можешь помочь своим родителям.
Я кладу голову Деб на плечо, и слезы скатываются ей на рубашку.
– Итак, давай составим план, – говорит Деб, помолчав минуту. – Нам остался всего год до окончания школы, если ты, конечно, не облажаешься, что испортит все мои планы, поэтому, прошу тебя, не вздумай. Все зависит от того, когда у нас будет выпускной, но жилье мы сможем подыскать уже в мае. У меня есть работа, твоя семья к тому времени, возможно, разбогатеет, и мы сможем вместе снять квартирку в Бруклине.
– И где же мы ее найдем?
– Не знаю, может, хватит на какую-нибудь конуру в Бэд-Стей? Да хоть на Кони-Айленде, без разницы. Мне просто нужно куда-нибудь свалить отсюда.
В ее голосе такое отчаяние, что я пугаюсь.
– Деб, что происходит?
Повисает молчание, и у меня душа уходит в пятки. Обычно Деб вовсе не нерешительная. Она не такая.
– Просто в последнее время дела у нас совсем не ахти, – произносит она наконец. Это явное преуменьшение. Ее голос снижается до тихого шепота: – Ладно, на самом деле просто жесть. Мои родители теперь все время дома, с тех пор как отца уволили. Чертова безработица…
– Мне казалось, он собирается открыть собственное дело, разве нет? – спрашиваю я. Отец Деб раньше работал дизайнером в большой корпорации и объявил, что увольнение – прекрасный предлог для открытия собственной дизайнерской фирмы.
– Да, было такое. У него есть несколько клиентов, он напечатал визитки и тратит пособие по безработице на новые компьютеры и софт, но пока еще даже не зарегистрировал компанию. Мама постоянно с ним ссорится, потому что иметь доход и получать пособие – это незаконно, но, блин, нам по-прежнему едва хватает денег, чтобы свести концы с концами. – Она откашливается. – Они взяли у меня деньги. Немного – на продукты, аренду и прочее.
– Это нечестно, – возмущаюсь я. – Ты ведь пашешь как вол!
– Знаю, знаю, но они в чем-то правы – в семье только у меня есть стабильный заработок, а они так долго обо мне заботились, поэтому, мне кажется, нужно им немного помочь. Но, Кэл, я понятия не имею, есть ли у нас сейчас медицинская страховка.
– И ты думаешь, что просто возьмешь вещички и свалишь от них в следующем году? Как ты вообще собираешься накопить денег, если их у тебя забирают?
Она медленно и тяжело вздыхает.
– Еще не знаю. Но я что-нибудь придумаю, даже если придется распилить батарею у себя в комнате и прятать зарплату там.
– Не волнуйся, – твердо произношу я. Есть лишь один способ все это уладить. – Я вернусь так быстро, как только смогу. Если можешь, просто подожди, пока я не окончу школу. Мне тогда будет восемнадцать; в моем списке много заведений, куда я мог бы поступить. Нью-Йоркский университет, Университет Сент-Джонса, Колумбийский – мне, наверное, понадобится грант для этого, но думаю, что у нас все получится.
– Кэл, милый? – перебивает нас мама и кивает на авто. Ее лицо окаменело, будто она мучается от боли. Я знаю, она грустит. И понимаю, что ей ненавистна сама мысль о том, чтобы покинуть наш дом. Можно заметить, как она напрягает плечи и едва ли не скрипит зубами.
И еще меня бесит, что мне хочется умолять ее никуда не уезжать и позволить
