между прочим, курю с фронта, с войны, — первая начала Вера Ивановна. — Считайте, тридцать пять лет с хвостиком.
— Вы были на фронте? — Апенченко отвел взгляд от окна.
Она промолчала.
— Кем? — повторил он.
— Свои кадры надо знать, — не очень любезно ответила Вера Ивановна. — Я могу идти?
— Идите, но я все же вас прошу…
— Спасибо!
«Снова Василий Васильевич. Что ему надо?» — подумала она, выходя из кабинета главного.
Виктор Петрович проснулся рано. Еще не было семи. Свежий воздух приятно дул в открытое окно, пахло мокрой листвой и росой, вовсю гомонили птицы. Не только воробьи и вороны нашли приют в больничном парке, а и овсянки, дрозды и даже клесты, хотя хвойных деревьев здесь было не так уж много. Все они голосили по утрам на полные голоса, как в настоящем лесу. И совсем не боялись людей. А корма им здесь хватало вволю.
Когда пришла Маша, Виктор Петрович узнал, что в отделении ЧП. У Веры Ивановны вчера случился на работе инфаркт, ее отвезли в клинику Чазова.
— Как она сейчас? — спросил Виктор Петрович у Маши.
— Инфаркт правой стенки.
Обстановка в отделении была накалена до предела. С Василием Васильевичем перестали разговаривать.
Он не выдержал, побежал к Апенченко. О чем они там говорили, неизвестно, но вернулся Василий Васильевич успокоенным.
Виктор Петрович явно шел на поправку. У него вынули дренаж. На десятый день он вернулся в свою палату. Еще через два дня сняли швы.
Лето было в самом разгаре. За кронами деревьев уже почти не виднелись большие корпуса больницы, а на газонах шел сенокос. Траву стригли небольшими, громко тарахтящими ручными косилками и тут же собирали ее в маленькие стога. Свежескошенная трава пахла одурманивающе, и если закрыть глаза, то казалось, что ты находишься не в огромном городе, да еще в больнице, а где-то в далеком-далеком поле.
Ходить Виктору Петровичу пока не разрешали, в перевязочную возили на каталке. Заставляли без конца надувать детские резиновые игрушки, чтобы не было застойных явлений.
Его навещали сослуживцы. Приходили и директор училища, и председатель месткома. Частенько заглядывали преподаватели и учащиеся старших групп.
Виктору Петровичу пришла в голову одна мысль, но, как подступиться к ее осуществлению, он пока не знал. Очень захотелось ему увидеть Машиных мальчишек. Он передавал им через нее маленькие подарки — яблоки, апельсины, шоколад — то, что ему приносили сослуживцы (фруктов и сладкого Виктор Петрович не признавал), уже немного познакомился с ними заочно…
Попросить Машу привезти мальчишек в больницу?
Это не то.
И вот, кажется, он придумал.
— Машенька, а ваши мальчишки в Оружейной палате были? — спросил он как-то.
— Да что вы, Виктор Петрович! — воскликнула Маша. — Они у меня и в Кремле-то еще не были.
— А если я раздобуду билеты? На воскресенье?
— Ну, я даже и не знаю! — радостно воскликнула Маша.
Через сослуживцев Виктор Петрович достал три билета на очередное воскресенье.
Передал их Маше, сказал:
— Только с одним условием: после Кремля заедете ко мне. Хорошо?
И вот настало воскресенье. Виктор Петрович ждал его. Приготовил мальчишкам кое-что из своих припасов. Потом стал смотреть на часы: «Сейчас они собираются там, у себя в Пушкине… Вышли из дома на станцию… Сели в поезд… Приехали в Москву. От вокзала метро — на станцию «Проспект Маркса»…
До обеда он как бы прослеживал их путь.
А в четыре часа они появились в палате. Двое белобрысых, очень похожих друг на друга мальчишек с чуть оттопыренными прозрачными ушами и Маша.
— Дядя Витя, спасибо!
— Спасибо, дядя Витя!
Валера был старше — лет одиннадцать.
Митя младше — восемь-девять.
Валера молчун.
Митю за язык тянуть не надо.
— Ну садитесь, рассказывайте. Шапку Мономаха видели?
Оказалось, все видели, от всего в восторге — и от оружия, и от украшений, но больше всего им понравились старинные кареты, экипажи и пролетки. Даже серьезный Валера разговорился.
Сам Виктор Петрович уже давно был в Оружейной палате, но вспомнил: действительно, там есть и кареты, и экипажи, и пролетки.
Рассказали мальчишки и о Кремле. Видели Царь-пушку и Царь-колокол, памятник Ленину, а еще старые орудия и ядра к ним. Даже в соборах были, но это так, между прочим…
— Я сама-то с ними увлеклась, — призналась Маша. — Ведь я там тоже была в первый раз.
Митя посмотрел на лежащего Виктора Петровича и поинтересовался:
— Дядя Витя, а вы так и будете всегда лежать?
— Зачем же! — рассмеялся Виктор Петрович. — Вот поправлюсь, плясать буду. В гости к вам приеду! Примете?
— Ой, приезжайте! — сказал Митя. — У нас собака есть Клякса, как у Карандаша!
— Значит, договорились!
Над городом пронесся ураган с сухой грозой, поломал деревья и ветки, повыбил стекла в некоторых корпусах, сорвал крышу с сарая, где содержались собаки для опытов.
Сломанные деревья быстро убрали, спилили, выкорчевали оставшиеся пни, подмели больничный двор от веток и листьев.
Виктор Петрович каждый день интересовался самочувствием Веры Ивановны.
Судя по всему, дела у нее тоже шли на поправку. Из интенсивной терапии перевели в реабилитацию. Уже встает. Скоро поедет в санаторий, что в Подлипках.
— Теперь с инфарктами быстро расправляются, — сказала Людмила Аркадьевна. Она бывала у Веры Ивановны каждую неделю.
Через нее Виктор Петрович передал Вере Ивановне записочку — смешную и бодрую.
«И не курите, пожалуйста, в рукав!» — так кончалась эта записочка.
В ответной Вера Ивановна писала:
«Курю в открытую. Правда, тут тоже с нами борются, но Апенченко, слава богу, нет».
Он обратил внимание на почерк Веры Ивановны. Он был какой-то удивительно детский.
Виктор Петрович начал потихоньку вставать. Сначала около постели, держась за спинку кровати. Потом с помощью коляски-манежа для ходьбы.
В отделении шла трудная операция. Перфоративная язва. Больной тридцать восемь. Язва давно. Но сейчас обострена, и женщину привезли в больницу с резкими болями, «острым» животом, рвотой и высокой температурой. Изменения в крови. Оперировала Людмила Аркадьевна, ассистировали Василий Васильевич и приглашенный из реанимации Дамир Усманович — черноглазый п чернобровый башкир или татарин, человек веселого нрава и огромной работоспособности.
Римма Федоровна сделала больной укол, вставила интубационную трубку в трахею. Подключили капельницу.
— Больная спит? — спросила Людмила Аркадьевна.
— Спит.
— Скальпель!
Она рассекла кожу и подкожную клетчатку.
— Зажимы!
Ассистенты зажали кровоточащие сосуды.
Сестра-анестезист измеряла пульс и давление.
— Шов!
Операционная сестра подала шелк.
Ассистенты держали зажимы. Людмила Аркадьевна вязала.
— Пульс?
— Сто двадцать.
— Давление?
— Сто пятнадцать на семьдесят.
— Сушить!
Сестра подала тупфер.
Людмила Аркадьевна вскрыла брюшину.
— Крючки!
Сестра — крючки.
— Держать!
Людмила Аркадьевна стала искать место перфорации. Нашла быстро. Прободение
