становится даже как-то тяжело и больно. Когда я его читаю, у меня складывается такое ощущение, словно Достоевский чувствует ровно то же, что и я. Но самое пугающее и вместе с тем интересное для меня – это то, как он сталкивает мой яд и мой антидот.
Старик был крайне впечатлён и не ожидал такого глубокого ответа от такого юного парня. Ведь сам Георгий осознал всю гениальность Достоевского только ближе к сорока годам.
– Впервые такое слышу: яд и антидот. Знаешь, ты сейчас должен читать другую литературу, чтобы быть в тонусе. Тяжело ведь постоянно быть в некой депрессии, хотя это громко сказано.
– Тяжело быть хорошим – вот что действительно тяжело. Можно вопрос?
Старик кивнул.
– Сколько вам лет?
– Месяц назад исполнилось восемьдесят два.
– Тогда скажите, за эти годы вы часто разочаровались?
– В людях? – вполголоса спросил старик.
– Да и в людях, и в мире в целом.
– Постоянно, – мгновенно пробормотал Георгий, – например, сегодня. Вот сегодня мне подсунули какую-то переваренную кашу. А если серьёзно, – старик немного привстал с кровати, облокотившись на спинку постели, и продолжил, – то практический каждый день в моём представлении что-то ломается, но я уже полностью свыкся с этим. Тут ничего не поделаешь, – сумрачно подвёл старик.
– Да как это? – удивлённо вопросил парень, немного повысив голос. – Разве не надо как-то бороться с этим?
– О-ох, этот юный радикализм. Я понимаю, о чём ты, но не всё так, как видишь ты. Лучше расскажи, как ты пришёл к тому, что тяжело быть хорошим?
Адамур молчал, словно боялся сказать что-то такое, что снова ранит его самого. В палате повисла суровая атмосфера, которая проскальзывала через их мысли. На улице бушевал ветер, пронизывающий и развевающий листья деревьев. Парень, взглянув в окно, вдруг почувствовал себя в безопасности и спокойствии.
– Почему-то мне хочется вам всё рассказать, – невозмутимо произнёс он, не отводя взгляд от окна. – Я могу ведь с вами поговорить?
– Конечно, а иначе я ничего этого и не спрашивал бы у тебя.
На старике заиграла та улыбка, которая моментально превращается в делегат доверия и располагает к себе всё нутро собеседника.
– Я не умею любить, – резко, но при этом со всей выдержанностью поведал парень. – Я не могу найти себе девушку, так как мне попросту не с кем поговорить о дорогом, о своём сокровенном, например, о литературе. В ваше время, наверное, было полегче с этим.
– Ну-у, – протянул старик, – не сказал бы. Я тоже лет в двадцать уже начал разочароваться во всём подряд, в том числе и в девушках. Тем более, я тогда читал всякие любовные романы со всей этой фривольностью и банальностью. Я был слишком принципиальным, так тебе скажу. Любой недостаток человека я воспринимал так, будто это самое отвратительное, что может быть. Но потом понял, что я сам далёк от идеала. Поэтому мне и пришлось мириться со всем этим раздражением.
– Но разве это правильно?
– Да, – мигом возразил Георгий, – и ещё раз да. Помнишь, я тебе рассказывал о том, как погибла моя жена?
Парень просто кивнул, боясь как-то задеть старика.
– Когда она умирала, я был с другой женщиной, – мрачно проговорил он. – Каждый чёртов день я виню себя за то, что был таким отморозком. Ведь она меня любила больше, она переживала за меня больше, она пыталась меняться ради меня, а я… А я ничего так и не сделал. Знаешь, что самое грустное в этой истории? Мои дети думают, что в тот день я был в командировке. Просто не хотел, чтобы они считали меня тем, кем и вправду являюсь, чтобы не разрушился этот образ добренького и милого старичка. В последнее время у меня появилось такое ощущение, что на протяжении всей своей жизни я веду себя как какой-то конструктор. Точно так же могу собираться и разбираться под кого-то.
Адамур внимательно слушал старика, но всё-таки решил отвести старика от этой темы, но и не в самую удачную.
– А вы боитесь смерти? – спросил парень с глубоким интересом или даже страхом.
– Поверишь, если скажу, что ни капли? Не знаю почему, но я самой жизни боюсь больше, чем смерти, – хладнокровно произнёс старик.
– Мне почему-то казалось, что чем старше человек становится, тем сильнее им овладевает этот страх.
– Не знаю, может, у других действительно так. Я уже как-то смирился. Слушай, а ты какую книгу начнёшь читать первой? Гюго или Достоевского?
– Наверное, послушаюсь вас и почитаю Гюго.
– Тогда дашь перечитать «Игрока»? А то мне тут совсем делать нечего.
– Да, конечно, – задорно ответил парень и отдал книгу.
Весь остальной день они оба лежали и просто читали романы, не отвлекаясь на приходы медсестёр и эту бушующую погоду за окном. Парень заметил лёгкую восторженность и интерес на лице старика, и сам был счастлив от этого. Разве это не счастье, когда все твои проблемы остаются где-то за окном, а перед тобой увлекательная книга с другой жизнью?
«Опять засиделся», – недовольно подумал я, бросив взгляд на часы – план строительства нового жилого комплекса занимал ужасно много времени. Жена с годами совместной жизни привыкла: что верно, то верно – задерживался на работе я и вправду часто. Быстро собравшись и аккуратно сложив рабочие бумаги по папкам, я встал из-за стола, выключил свет и тихо прикрыл дверь в помещение. Выйдя из офиса, направился к машине. Я даже не заметил во время рабочего дня, как затемнилось небо. Похоже, что сейчас нагрянет сильный дождь, по крайней мере, его запах уже витал в воздухе. Я завел машину и поехал. На удивление, пробок не было, хотя в такое время я обычно провожу часы именно с ними. Весь квартал будто замер – на улице не было ни души, только тускло горели окна высотных домов.
Через двадцать минут я уже припарковал машину в гараже и поднялся домой. Вставив ключ в замок, сразу услышал топот моих самых главных людей. По сравнению с промозглой улицей здесь всегда было тепло и уютно. Дети быстро подбежали к двери и накинулись на меня. Всегда было интересно, они бегут ко мне потому, что соскучились, или потому, что хотят меня видеть с кучей пакетов сладостей и игрушек? Но как бы ни было, я всё равно их люблю и поэтому расцеловал их по несколько раз.
– Пап, смотри, cмотри, что я нарисовала, – с блестящими глазами сказала Мия и подала мне рисунок – белый лист с большой бесформенной фигурой посередине. Но я
