Но нет, еще не сейчас. Еще есть время.
«Сегодня изумительный день, не правда ли, мадам?»
* * *
Здравствуй, мамочка.
Ну почему не звоню? Я же как раз звоню.
Хорошо, мам, я буду звонить чаще.
Мам, ну почему никогда не звоню? Я звоню.
Между прочим, когда я тебе звонила три дня назад, ты спешила к косметичке. Для тебя косметичка дороже родной дочери?
Я знаю, сколько стоит косметичка.
Да.
Нет.
Мам, ты хочешь продолжать сокрушаться, что мы совсем не разговариваем из-за того, что я никогда не звоню? Или, может, поговорим?
Ну да, все в порядке.
А зачем ты спрашиваешь, если все равно не веришь?
Ты угадала, я утонула в море, потом попала под машину, а потом вышла без шарфа, и теперь у меня ангина.
Я издеваюсь? А ты? Ты не издеваешься?
Мам, если я никогда не звоню, то что же я сейчас делаю? Трагическую ошибку?
Да, все хорошо.
Я ношу шарф.
Конечно, я тебе ничего не рассказываю, ты же мне не даешь слово вставить.
Я нашла работу.
В ботаническом саду, экскурсоводом.
Да, экскурсоводом.
Это позор? А чего бы тебе хотелось?
Нет, ты скажи, не стесняйся.
Я могу пойти учиться на юриста, например. Или на зубного врача.
А хочешь, я стану косметичкой? Тоже позор, но зато сэкономим примерно половину семейного бюджета.
Я тебя не уважаю? Мама, ты что там пьешь? Имей в виду, женский алкоголизм очень плохо лечится! Я волнуюсь...
Я тебя уважаю, мама.
Послушай, а папа дома? Я бы хотела ему пару слов сказать, пока у меня карточка не закончилась.
Я тебя тоже целую.
Обязательно надену шарф, не волнуйся.
* * *
...хорошо, что ты уехала. У меня сейчас на повестке дня война, политика и большие деньги. Очень насыщенная программа. Секс туда еще можно впихнуть, а любовь уже не помещается.
Прочитал твои последние стихи. Знаешь, выплеснуть боль на бумагу — дело нехитрое. Всегда найдется кто-нибудь, у кого болит в том же месте, он твою волну поймает, она его поднимет и опустит, неважно, не о том речь. Меня беспокоит, что ты стала наркоманкой. Если раньше ты писала для облегчения боли, то сейчас это самостоятельный кайф, ради которого ты готова резать себя ножичком. И не только себя. Когда любимым больно — это ведь совсем невыносимо, об этом очень хорошо можно написать.
Представь, что у тебя есть флакон, в который налили несколько разных жидкостей. Ты примерно догадываешься, какие именно, но как они взаимодействуют друг с другом — черт его знает. И вот ты взбалтываешь флакон и начинаешь увлеченно описывать, как там все бурлит, и что-то выделяется, и температура повышается, а вот если еще и спичку поднести, так может и рвануть, если повезет, конечно. Такой вот набор «Юный химик».
Отстань ты от него, от бедного измученного флакончика, не тряси, поставь в прохладное темное место. Я не хочу рассуждать о том, насколько твоя боль реальна, это не имеет никакого значения. Просто подожди, пока она пройдет, и тогда уже берись за перо. А пока дыши и береги себя...
* * *
А ты говоришь: убери руку с сердца, а то у тебя ладошка горячая, мне неуютно, солнце, и еще что-то про кванты; или мне это уже приснилось, черт разберет теперь; а мне самой, думаешь, легко? мне самой от нежности больно и плакать хочется; я уберу, конечно, но что же нам тогда останется?
* * *
Она плавает очень долго, чуть ли не полтора часа. Я наблюдаю за ней с террасы, чищу апельсин и подогреваю яблочный сок с вином и корицей.
Она говорит: я пока не буду переодеваться, посижу в халате.
Она говорит: спасибо, очень вкусно.
Она говорит: я только что видела Нептуна с трезубцем, он подарил мне жемчужинку. Но потом я встретила Морского дьявола, он сидел на камне и плакал. Я отдала ему подарок Нептуна, но он плакать не перестал, засунул жемчужину за щеку, пробормотал невнятно и хвостом махнул — мол, чего стоишь, плыви куда плыла.
Она говорит: можно произносить любые слова, все равно никто не поймет. Даже самые близкие не понимают, вернее, близкие особенно не понимают, кроме Морского дьявола, пожалуй. Этот мог бы, если бы перестал плакать хоть на минуту.
Она говорит: лучше жить вот так, в чужой стране, среди чужих людей, хотя бы не ждешь никаких чудес. А то раскрываешь, знаете ли, душу, а тебе в ответ: ну, это у тебя кризис среднего возраста. Или еще хуже: ну, это тебе просто мужик нужен. А потом удивляются, что кривая бытовой преступности неуклонно идет вверх. Ничего удивительного, я сама иной раз только чудом удерживаюсь.
Она говорит: ерунда это все, а вот Морской дьявол плачет, не знаю, чем его утешить.
Всё так. Невозможно прикосновение, и понимание невозможно. Можно только сильно взмахнуть рукой, и тогда серебристые чешуйки проплывающего мимо тебя существа дрогнут, вообразив касание, как бы твое, но ведь на самом деле всего лишь вода, одна и та же для всех. Это и дает иллюзию того, что говорим об одном и том же, вроде как можно понять, дотронуться и растрогаться в ответ. Хотя какое там, все рецепторы схвачены водой, и не пробиться через двойную преграду. Не увидеть и не услышать, и вот уже есть только белые барашки и шум прибоя, и еще несколько непонятных существ с серебристой чешуей. Которая вполне может оказаться на поверку разноцветными перьями, неважно. Я даже не удивлюсь, если чешуя окажется звоном серебряной монетки, упавшей
