интересах, автора, если не ошибаюсь, молодого, пишущего недавно.
Мне кажется, сударыня, что Ваша повесть значительно выиграла бы в красоте, силе, убедительности, если б Вы постарались изменить ее тон — слишком дидактический, слишком поучительный. Читатель — скептик, он знает все моральные сентенции, — они на него действуют отрицательно. Вы пишете крепкой рукой мужчины и — ослабляете впечатление силы, морализируя — извините! — довольно избито, заношенно.
Обратите Вашу повесть в ряд сцен, совершенно изгнав из нее саму себя, автора, с Вашими симпатиями, антипатиями, с Вашим «я»; не смешивайте важное, общезначимое с узко Вашим — субъективным.
Вы, несомненно, владеете образом, и Вы — умный человек, — стало быть: Вы должны действовать на воображение читателя образами и должны понять, что дидактика — ослабляет Вас.
Затем: «черная лестница», повторенная восемь раз на одной странице, — это, согласитесь, скучно, утомительно.
И вообще — повесть должна быть внимательно просмотрена и исправлена Вами со стороны ее стиля, языка. Избегайте повторения одних и тех же звуковых сочетаний в периоде — этим Вы устраняете монотонность. Избегайте шипящих и свистящих слогов — щихся, щий, ший и т. д.
Зачем все это нужно? Сударыня — литература, как Вы это чувствуете, — боевое дело, и, чтоб нанести врагу хороший удар, Вы должны отточить Ваше оружие, да будет оно гибким, острым, ранящим глубоко.
Еще раз: не учу я, а советую, как читатель и как человек, м. б., несколько более опытный, чем Вы, в той борьбе, коя нас влечет.
Жду ответа.
Адрес: Isola Capri, presso Napoli.
M. Gorky.
Нет, не могу написать Вам, Сергей Яковлевич, того, что думаю по поводу объединения «Шиповника» и «Общественной] пользы», каким представляю себе этот «беспартийный» будущий журнал, насколько вредным кажется мне затея выводить в люди дрянного старичка Тетерникова и других чижиков, нигилистов, циников, кокетов и т. д. Раза четыре принимался изображать Вам чувства, вызванные у меня письмом Петра Ефимовича, — не удается мне высказаться спокойно.
Тяжело очень. И грустно.
Щедрина надо бы нам в эти шалые дни.
До свидания!
Великолепнейший и любимый старый романтик Сергей Яковлевич!
Прислал мне зять Ваш П[етр] Е[фимович] любезное приглашение сотрудничать в затеваемом «Общественной] пользой» купно с «Шиповником» журнальце, прочитал я лестное его письмо, и — стало мне грустно и очень нехорошо.
В городе же Вятке
С правдою играют в прятки,
— как сказано в стихотворении, на-днях полученном мною из сего города. Верно это не только для Вятки, но и для обеих столиц, как видно.
В самом деле: переживает страна наша духовный кризис, какого еще не переживала никогда, наступили дни серьезные: внутри — опасно, снаружи — еще страшнее! Самое бы время собраться остаткам старой русской интеллигенции и во всю силу начать организацию новорожденных людей — они есть, их много, я это хорошо знаю, но — они рассеяны повсюду и лишены объективной идеи.
Вообще — нужна упорная работа, нужны верующие люди, фанатики, пророки, а Вы — иллюстрированный журнальчик затеваете с Морозовым, Бенуа, «Шиповником», Сологубом — где же Рочестер-Крыжановская?
По части земли Ойле она осведомлена гораздо более, чем старичок Тетерников — гнусный старичок, между нами говоря.
И что же будет говорить «городу и миру» иллюстрированный журнал этот?
Мне кажется, что программу его я могу начертать сими стихами Хераскова:
Каким превратностям подвержен здешний свет!
В нем блага твердого, в нем верной славы нет.
Великие моря, леса и грады скрылись,
И царства многие в пустыни претворились.
И т. д.
Милый Сергей Яковлевич — пора оставить пессимизм худосочным гимназистам, и пусть они перестреляются, или же отдадим его сотрудникам «Сатирикона», и пусть они смешат покойников.
В молодой нашей стране — столько намечается радостных возможностей, столько зреет новых сил, а вы, «организаторы культурных предприятий», все еще возитесь с тем поколением, которое поражено социальным индифферентизмом, импотентно, испугано на вся дни живота и поколением может быть названо лишь от глагола «околевать». Бросьте их в пасть судьбы, оставьте их, ибо ничего они не споют, ничего не скажут от души — околела зелененькая душонка.
Нет, каково сказано?
И вот ныне «спесивых риторов безграмотный собор», приютившийся в «Шиповнике», Вы, старый русский писатель, как бы берете под свое покровительство, становясь в ряды с Тетерниковыми, Блоками и прочими нигилистами. С. Я.! Вы меня старше — я это помню, но, дорогой мой, не могу, — отвратительно мне! — не могу не сказать, что думаю: не вместно Вам с ними! Извините мне дерзость мою!
Не люблю я этих людей и развеселого узника Морозова — тоже не люблю. «Дадим ли нефть и мы?» Какой вопросище! И главное — он все знает: Апокалипсис, химию, демонологию — совершенно, как старикашка Те-терников!
Ненавижу тех, кои все уже знают! Невежда — он еще может чему-нибудь научиться, а эти — решенный народ! — они уж ничему не научатся, никогда!
Был у меня недавно Крачковский — о, господи! Увидал «Тарантас» Соллогуба — очень удивился. «Не читал, говорит, этого!» А посмотрев год издания — [18]45-й, ушами начал двигать от изумления — как? Автор «Навьих чар»?
Амфитеатров пресерьезно спрашивал его: читал ли он Пушкина? Говорит — читал. Я — не знаю. А вот Гейне — читал он и даже переписал его «Идеи», назвав их «Необыкновенный человек».
Жалостный народ! И с ними П. Е. хочет работать? Не понимаю.
И огорчен я, и смешно мне.
Разваливается храмина наша, увы!
Но — верю, что этот быстрый процесс разрушения есть в те ж минуты — творческий процесс, и — повторяю — вижу новых людей — хороши!
Хороши, Сергей Яковлевич, дорогой мой!
Крепко жму руку.
Не обижайтесь на меня! Напишите мне немножко.
Не ранее 1 [14] сентября 1909, Капри.
Милый мой Федор —
Константин Петрович — он здесь—сообщил мне, что ты хочешь написать и издать свою автобиографию, — меня это сообщение очень взволновало и встревожило! Спешу наскоро сказать тебе, дружище, следующее:
ты затеваешь дело серьезное, дело важное и общезначимое, т. е. интересное не только для нас, русских, но и вообще для всего культурного — особенно же артистического — мира! Понятно это тебе?
Дело это требует отношения глубокого, его нельзя строить «через пень — колода».
Я тебя убедительно прошу —
