и ты должен верить мне! — не говорить о твоей затее никому, пока не поговоришь со мной.
Будет очень печально, если твой материал попадет в руки и зубы какого-нибудь человечка, не способного понять всю огромную — национальную — важность твоей жизни, жизни символической, жизни, коя неоспоримо свидетельствует о великой силе и мощи родины нашей, о тех живых ключах крови чистой, которая бьется в сердце страны под гнетом ее татарского барства. Гляди, Федор, не брось своей души в руки торгашей словом!
Ты можешь поверить мне — я не свои выгоды преследую, остерегая тебя от возможной — по доброте твоей и по безалаберности — ошибки.
Я предлагаю тебе вот что: или приезжай сюда на месяц — полтора, и я сам напишу твою жизнь, под твою диктовку, или — зови меня куда-нибудь за границу — я приеду к тебе, и мы вместе будем работать над твоей автобиографией часа по 3–4 в день.
Разумеется — я ничем не стесню тебя, а только укажу, что надо выдвинуть вперед, что оставить в тени. Хочешь — дам язык, не хочешь — изменяй его по-своему.
Я считаю так: важно, конечно, чтобы то, что необходимо написать, было написано превосходно! Поверь, что я отнюдь не намерен выдвигать себя в этом деле вперед, отнюдь нет! Нужно, чтобы ты говорил о себе, ты сам!
О письме этом — никому не говори, никому его не показывай! Очень прошу!
Ах, чорт тебя возьми, ужасно я боюсь, что не поймешь ты национального-то, русского-то значения автобиографии твоей! Дорогой мой, закрой на час глаза, подумай! Погляди пристально — да увидишь в равнине серой и пустой богатырскую некую фигуру гениального мужика!
Как сказать тебе, что я чувствую, что меня горячо схватило за сердце?
Спроси Кон. Петр. — лучшего, честнейшего из людей, которых знаю! — спроси его, как важна и дорога мне твоя прекрасная мысль, он тебе скажет.
По праву дружбы — прошу тебя — не торопись, не начинай ничего раньше, чем переговоришь со мной!
Не испорчу ничего — поверь! — а во многом помогу — будь спокоен!
Ответь хотя телеграммой.
И еще раз — молчи об этом письме, убедительно прошу тебя!
Милый К. П. кланяется тебе и М[арии] В[алентиновне]. Я ей — тоже.
Сентябрь, до 7 [20], 1909, Капри.
Многоуважаемый
Семен Афанасьевич!
Не посетуйте за беспокойство, причиняемое Вам, — позвольте обратиться с просьбою:
Мне очень нужна книга Ваша «Русская поэзия», — а нет ее нигде, даже и у букинистов.
Быть может, в личной Вашей библиотеке есть дубликат — не пошлете ли его мне? Премного обяжете искренно уважающего Вас человека.
Если не можете продать Ваш экземпляр — пришлите на время, я возвращу его, как только минует нужда в нем.
Не могу также найти и Ваш этюд об А. Ф. Писемском.
Свидетельствуя глубокое почтение — жду ответа.
Адрес:
Capri, presso Napoli.
М. Gorky.
15 [28] сентября 1909, Капри.
Дорогой Михаил Михайлович!
Великодушно извините мне невежливость мою — до сего дня не собрался ответить на Ваши письма, посылку книг, открыток и на все лестное внимание Ваше, кое искренно ценю и за которое сердечно благодарен.
Отчасти — меня, быть может, оправдывает каторжная моя жизнь — работы несть конца! Школа, где я читаю две лекции в неделю по литературе, — а к ним надобно готовиться; осень — идут рукописи, написанные за лето, — идут десятками! Авторы же народище нетерпеливый, ответов требуют немедленных. К. П. Пятницкий приехал, и я с ним принужден просмотреть всю работу «Знания» за девять лет — не шутка!
Не думайте, что преувеличиваю заботы мои — право, нет!
Приехавшая сюда рабочая публика — чудесные ребята, и я с ними душевно отдыхаю от щипков и уколов «культуры». В то же время, по мере возможности, они знакомятся с культурою истинной — были в Неаполитанском музее, в старых церквах, в Помпее, будем и в Риме. Хорошо они смотрят, хорошо судят, и — вообще — хорошо с ними демократической моей душе!
А между делом — музыкой занимаемся; живет здесь добрый парень, директор моск[овско]го им[ператорско]го музык[аль]н[о]го о[бщест]ва Сахновский, композитор, пишет оперу и симфонию, устраивает, в праздники, по вечерам концерты — рабочая публика моя и тут на месте.
Конечно, все это — вне крепостных стен с. — дечной программы, но — что ж? — я всегда высоко ценил удовольствие быть еретиком. Все посылки Ваши — за исключением книги о происхождении мифа, обещанной Вами — помните? — получил, очень благодарен, очень тронут любезностью Вашей, — вообще я не избалован оной! В самом деле, дорогой М. М. — сердечнейше благодарю Вас! Часто вспоминаем о Вашем здесь житье.
Коли увидите Влад[имира] Галак[тионовича] — почтительно поклонитесь ему от ученика и почитателя. Недавно пришлось мне перечитать все его книги — в целях лекторских — и с каким удовольствием сделал я это!
Мало его знают, и надо бы ему — в интересах большего распространения среди читающей массы — издать все книги свои в «Знании» — серьезно!
Разумеется, устал я за это время и не очень здоров — но сие не мешает мне чувствовать, что жизнь — превосходнейшее занятие для человека моего характера!
Засим — кланяюсь Вам, крепко жму руку и еще раз — спасибо!
А попросту скажу — очень я доволен, что встретил Вас, и большую симпатию вызвали Вы в душе моей! Уж извините, коли это «объяснение в любви» покажется Вам грубоватым или неуместным.
Поклон Вашему семейству, ребятам тож — конечно.
Capri,
presso Napoli.
Октябрь — ноябрь 1909, Капри.
Г-же Л. Никифоровой.
Ваше письмо, сударыня, получено мною спустя несколько дней после того, как я известил Вас, что рукопись принята и послана.
Вместе с этим письмом посылаю подлинник Вашей рукописи — Вам, а копию ее — в «Знание» для печати.
Вам посылаю рукопись на тот предмет, чтоб Вы просмотрели ее и, буде не согласны с моими мелкими поправками, — устранили их в корректуре.
Обращаю Ваше внимание на следующее: необходимо — как с точки зрения цензурной, так и в интересах красоты — выбросить французскую фразу в сцене гувернантки с мальчиком. Лишняя фраза, уверяю Вас!
Затем: у генерала — медный лоб. Несомненно, что так оно и есть в действительности. Но и цензура — действительность, а к этому она — привяжется. Как? Человек спасает отечество, а Вы говорите, что у него медный лоб? Цензора прескверно знают историю нашей родины и убеждены,
