огню! Иначе она просмотрела бы их вновь, чтоб убедиться, что это был не сон.
Кем же она тогда была? Какой она была? Какой была Лиат? До чего наивные и жалкие вопросы! Ведь Лиат сама высказалась об этом с предельной точностью: "мы всегда были кривыми зеркалами друг друга".
Вот уж точно – зеркалами! Видимо, от того своего отражения Галь и убегала в ту ночь, под ливнем и ураганным ветром, так, как если бы за нею гнался призрак. Призрак ее веры в дружбу, в любовь… Во все то, что составляло тогда ее мир. Мир, который она навсегда потеряла. Да, увы, она четко знает, каково это – терять весь свой мир. Лиат была права и в этом. Теперь они были квиты.
Также, как и Лиат, Галь не испытывала ни малейшей вины перед бывшей подругой детства. Одиннадцать лет продолжались их отношения, и теперь, умудренным взглядом назад, девушка не видела со стороны Лиат ничего, кроме фальши, интриганства и плохо скрываемой ревности. Да, у них было и много чего хорошего! Даже очень много. Но… кто знает: может, видеть это хорошее в их отношениях было ее собственным выбором? И потом, какие бы высокие объяснения ни искала Лиат своему поведению, оно, все равно, было очень жестоким и вероломным. Галь ощущала, что ничем не заслужила такого обращения с собой, при всех своих недостатках. Та боль, тот ужас, что прошла она из-за Лиат, невозможно было сравнить с проблемами, которые навлекла на себя Лиат из-за нее.
Если на свете есть возмездие, подумала Галь, то Лиат получила все, что ей причиталось. Сполна! Хорошо, что она не явится на выпускной вечер. Там ее, действительно, не ждали. Галь подумала об этом без тени злорадства. Лиат Ярив стала для нее… никем. Ее шокирующее, трансовое письмо не вызвало в Галь никакого негатива. Лиат решила исповедаться ей… Что ж, это было ее личным правом. А что до Шахара… Галь предпочитала в этот момент не думать о нем. О них. Хотя Лиат ей заявила прямым текстом, что Шахар любит, и всегда любил именно ее, и что она ушла с ее дороги, Галь не торопилась воодушевляться. Вообще-то, сейчас она меньше всего нуждалась в чьем бы то ни было уходе с ее дороги к Шахару. С ним у нее был особенный счет, касающийся только их двоих.
Погруженная в свои глубокие размышления, Галь даже не заметила, как день сменился вечером. Она напрочь забыла об уборке! Спохватившись, Галь собралась было выскочить из комнаты с тем, чтоб тотчас взяться за швабру, но тут Шимрит сама заглянула к ней, желая проверить, не заснула ли она.
– Сейчас я все закончу, мама! – воскликнула Галь, порывисто поднявшись ей навстречу.
– Я уже закончила сама, – устало улыбнулась Шимрит.
При этих ее словах Галь сделалось очень стыдно.
– Ну зачем? – пожурила она ее.
– Отдыхай, дочка, у тебя завтра трудный день, – покачала головой мать. – Ты и так выглядишь какой-то… изможденной.
Галь взглянула на себя в зеркало, но никакой изможденности в своем лице не увидела. Наверное, со стороны было заметней. Лишь сейчас до нее дошло, что мама ни разу не поинтересовалась тем, что она тут такого читала, и мысленно поблагодарила ее за нежелание вникать в ее личные дела. Поэтому, она сделала вид, что ничего не произошло. Пусть письмо Лиат хранится пока в ящике ее стола, а когда-нибудь попозже она решит, как поступить с ним.
* * *
Экстерновские классы школы, по количеству три, распологались в совершенно другом ее отсеке. Этот отсек имел отдельный вход возле спортзала, но от самого спуска в спортзал и школьного коридора его отделяла металлическая решетка. То есть, для того, чтобы попась в экстерн, было необязательно проходить через всю школу. Достаточно было пересечь задний двор и войти в дверь, ведущую прямо в этот отсек. Тем более, что часто решетку держали запертой. Только когда в спортзале проходили большие мероприятия, вроде школьных вечеринок, ее открывали, чтобы предотвратить давку в коридоре.
Сам же отсек с экстерновскими классами являлся пристройкой к школе, проходящей прямо над спортзалом, и с выходящим в него широким застекленным окном. Кроме трех учебных классов, там были кое-какие технические лаборатории, маленький тренажерный зал, предназначавшийся учителям физкультуры, мелкие конторки, не имеющие отношения к школе, а только снимающие там помещение, и, конечно, туалеты. Вместо кафетерия, единственного на всю школу – автоматы с прохладительными и горячими напитками. Под выходящим в спортзал окном было оборудовано приятное, хоть и маленькое, фойе с удобными диванчиками, двумя растениями в напольных вазах, и экстерновской доской объявлений. В самих классах вместо парт стояли стулья со столешницами, а вдоль стен тянулись полки, куда можно было поставить вещи.
В классе, в который попала Галь, помимо нее было еще двенадцать учащихся. Примерно столько же было и в соседних двух классах. Никого из своих новых соучеников она раньше не встречала. Это были такие же, как она, старшеклассники, которые, каждый по своим причинам, выбрали, или были вынуждены выбрать окончание школы экстерном.
Что касалось преподавателей, то они были, в основном, чужими, хотя среди них попадались и знакомые, читавшие свои предметы в параллельных или в более младших классах. Для последних, преподавание в экстерне являлось прибавкой к зарплате, не более того. Если они и узнавали Галь, то делали вид, что им неизвестна ее история, и что она ничем не отличается от других учеников экстерна. Впрочем, так ведь оно и было. Сознавая это, девушка заранее готовилась к тому, что полагаться здесь ей было абсолютно не на кого и не на что, кроме как на саму себя.
Первый же ее урок в экстерне показал ей, что такое настоящая "фабрика оценок". Никаких оценок еще не было и в помине, но вся учебная программа, и особенно обстановка в ее новом классе ставили во главу угла не процесс, а результат. Это были долгие часы репетиторства без грамма души с сухими, техничными учителями. Заданий на дом хватало сполна, но учеников заранее предупредили, что проверяться они будут редко из-за большой нехватки времени, и потому являлись личной ответственностью каждого.
Была ли Галь разочарована? Отчасти, да. Несмотря на всю свою внутреннюю готовность к столь напряженной учебе в незнакомой обстановке, она испытала от всего этого легкий шок и унылость. На это ли она расчитывала, этого ли добивалась всеми силами: находиться в школе и не в школе, в коллективе, но одинокой, учиться у своих и, все же, не своих педагогов, совершенно равнодушных к ней? Сейчас Галь не могла дать себе ответа на свой вопрос. Ее цепкая память
