что не доступно глазу, – доступно чувству, то, что не доступно чувству, – доступно знанию? Множество миров составляют один, единый мир, все, что происходит в действительности, объясняется как проявление сил из скрытых миров – и потому невозможно постигнуть смысл жизни без постижения смысла потустороннего…
Таня – из другого поколения, идущего своей дорогой, а мы? Мы – поколение пустыни, мы бредем, не различая друг друга, в пыльном мареве незнания. Неверие язвит наши души, червь сомнения точит наши сердца, и вряд ли мы когда-нибудь обретем самих себя.
…В школьных учебниках иврита двадцатилетней давности – для начальных классов – я обнаружил любопытный рассказ о рассеянном ученике. Бедолага каждое утро не мог вспомнить, куда перед сном положил одежду и учебники. И вот однажды он все же нашел выход из создавшейся ситуации. Взял листочек бумаги и написал: «Костюм на стуле, шапка в шкафу, книжки на столе, туфли под стулом, а я в кровати…» Утром, когда все вещи были собраны, «согласно составленному списку», остался последний пункт. Мальчик начал искать себя в кровати, но поиски его были напрасны.
Когда-то, очень давно, наверное, лет тридцать назад, одна моя знакомая подарила мне афоризм: «Надежда – последняя из богинь, покидающая нас…»
И время прошло, и знакомой давно простыл и след, словно и не было ее в этом бесстрастном и бесслезном мире.
И только надежда, как некое неотвязное имя, как побитая собака, как филер, как убийца, как Ведьмина гора, неотступно следует за мной…
2019
Пересечение снов,
или
Повесть о первой любви
Я не мог не идти вперед. Я стал как-то легче, когда остался один. Все стало совсем по-иному: кончилась память, ничего не осталось от связей с людьми и вещами, со всей жизнью, устроенной и протекающей в форме; время не шло. Вокруг была жизнь – особенная, ставшая в стороне от всяких определений. Мы с Верой входили в нее без имени.
Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско
…Неужели это всего лишь то, что мы называем воспоминанием? Нет, то мгновение и то место, те предметы, движения, звуки, слова, мысли никуда не девались. Они все еще есть, живут самостоятельно, независимо от того, думаю я о них или нет, помню или забыл.
Корнель Филипович. Финальная сцена
…Иногда я вижу такие сны, после которых следовало бы умереть: трудность их физиологическая, ах, – думаешь, просыпаясь, – ну разве может жить долго человек, если ему снятся такие сны, – вот живу! Работает во сне сознание. И вдруг видишь непередаваемый сон, который нельзя себе представить созданным в результате жизненный работы сознания. Откуда приходят эти сны?
Юрий Олеша. Книга прощания
Посвящается Ирине Макаровой
Повесть о романе,
или Роман о повести
Собственно говоря, это повесть первой любви – повесть о несостоявшемся романе, но – в то же время – это и роман о состоявшейся повести – повести первой любви.
Важно не запутаться в жанрах, потому что я пишу – скорее – историю ощущений, а не выстраиваю сюжет, где все прописано от начала до конца, где соблюдены законы жанра, где сюжетные линии вьются незатейливо и неприхотливо, подобно сплетенным лианам, где есть вступление, завязка, конфликт, развязка и – обязательно – некая мораль, которую порой так требует неискушенный читатель.
Наверное, в этом микроромане я сочту себя скромным последователем Катаева, но не всего его творчества, а позднего, названного им самим же «мовизмом».
Чтобы быть понятнее, я процитирую фрагмент из его романа (романа?) «Алмазный мой венец», посвященный Бабелю:
«Конармеец верил в законы жанра, он умел различить повесть от рассказа, а рассказ от романа. Некогда и я придерживался этих взглядов, казавшихся мне вечными истинами.
Теперь же я, слава богу, освободился от этих предрассудков, выдуманных на нашу голову литературоведами и критиками, лишенными чувства прекрасного. А что может быть прекраснее художественной свободы?
…Это просто новая форма, пришедшая на смену старой. Замена связи хронологической связью ассоциативной. Замена поисков красоты поисками подлинности, как бы эта подлинность ни казалась плоха. По-французски „мовэ“ – то есть плохо. Одним словом, опять же – мовизм…»
Короче говоря, простите и мне мой «моветон», но тон моего повествования отнюдь не побежит по привычной дорожке, а полетит в стремительном небе ассоциаций. Разделенное на главки, повествование о первой любви – это путеводитель по тому чувству, которое пребывает со мной всегда. Его невозможно втиснуть в хронологические рамки или уложить в прокрустово ложе сюжета, но от этого оно – чувство – отнюдь не бледнеет, а наоборот, превращается в некую красочную мозаику, которую творить надо здесь и сейчас.
Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа…
О. Мандельштам
Звук тянет за собой слог; звук создает атмосферу; звук, подобно береговой линии, разделяет слоги и буквы; это пограничное состояние, когда, преодолевая немоту, выходишь в пространство, простое, как мычание, и только потом из беспорядочности звуков рождаются слоги.
«Ира Макарова» – это не просто словосочетание, это звуки юности, залетающие ко мне в комнату, как маленькие птицы; это птицы разной расцветки и разного оперения, каждая щебечет о чем-то о своем. «И» – это иволга, «Р» – это ремез, «А» – это амарант; это отнюдь не согласный хор, это пение вразнобой, это начало какой-то темы, которая влечет за собой повествование.
И я снова вспоминаю Валентина Катаева, сказавшего в своем «Кубике»:
«Для меня главное – это найти звук, – однажды сказал Учитель, – как только я его нашел – все остальное дается само собой. Я уже знаю, что дело кончено. Но я никогда не пишу того, что мне хочется, и так, как мне хочется. Не смею. Мне хочется писать без всякой формы, не согласуясь ни с какими литературными приемами…»
Именно так: не согласуясь, и потому в своих мозаичных романах, как я их называю, я волен составлять мозаику так, как мне хочется, писать так, как мне хочется и о чем мне хочется. Порой я ловлю себя на мысли, что пишу банальности, но понимаю, что это не я пишу банальности, это мой герой ими выражается, потому что бедна человеческая речь и порой невыносимо скудна.
Слова, слова, слова…
Где взять слова?
Слова делятся на слоги.
Вслушиваться в музыку
