их взаимном уважении. Да что там уважение, когда он сох от любви к ней, и уже пересек ту грань, за которой их объяснение, к которому он так долго стремился, перешло в его самоуничижение!
– Галь, я… – начал он, дрожа всем телом, и осекся. – Я хотел… попросить у тебя прощения. За все. Прости меня, если я, вообще, заслуживаю быть прощенным.
Галь посмотрела на него оценивающе и не ответила.
– Я могу тебе все объяснить. Рассказать обо всем вновь и вновь. Обо всем, что я пережил за эти месяцы, обо всем, что передумал, перечувствовал… Лишь бы ты поняла, что мои слезы были искренни, – затараторил молодой человек. – Галь, я поддался тогда весьма понятному порыву: я хотел вновь стать свободным. Но я же не знал, какие у этого будут последствия… для тебя… Даже представить их себе не мог! Произошла такая страшная накладка! Ты прости меня, Галь, если это возможно!
Галь сидела, оперевшись обеими руками о скамейку и задумчиво глядя перед собой, в пышашее послеполуденным зноем пространство. Она чувствовала на себе прерывистое дыхание парня, его умоляющие глаза, и тяжесть на ее сердце увеличивалась с каждой минутой.
– Я все переосмыслил много раз. Для меня этот год был таким же кошмарным, как и для тебя, и для многих других, поверь! – взволнованно продолжал Шахар. – Я прожил его, как на лезвии ножа. В тот день, когда я… изменил тебе с Лиат, я был в таком сильном стрессе, что мне, в самом деле, было все равно, с кем переспать. Ты была права тогда: лучше было бы сходить в публичный дом. Но, раз я здесь, раз я прошу прощения и каюсь, то это только потому, что понял, какую роковую ошибку совершил. Сейчас нет и дня, чтоб я не вспоминал о нас с тобой в прошлые времена, Галь. Я вспоминаю твою комнатку, угощения и заботу твоей мамы… Как она?
– Она в порядке, – изумленно бросила Галь.
– Я так соскучился по твоей маме! – мечтательно заметил Шахар.
Галь вновь окинула его пораженно-оценивающим взглядом.
– Спасибо, я ей передам, – ответила она с иронией, которую Шахар тотчас уловил.
– Ты, как будто, мне не веришь… не хочешь верить, – огорченно проговорил он. – Что же, я хорошо понимаю тебя.
Девушка подняла с земли упавшую ветку и завертела ее в руке. Это действие всегда говорило о ее смятении. Она тщательно продумывала каждый свой ответ парню, охваченному неподдельным, насколько она видела, раскаяньем, и больше всего боялась быть нечестной с самой собой.
В душе, она хорошо его понимала. Недели, проведенные в пансионате, помогли ей взглянуть на их отношения отстраненно. Но было нечто, что препятствовало ей в проявлении всяких чувств к Шахару: опасение, что, если она поддастся ему сейчас, то все повторится снова. Этого девушка допустить не могла. Так же, она не имела права вернуть все на круги своя по той причине, что этим действием плюнет в лицо всем, кто отважно встал на ее сторону и пошел рядом с ней, рискуя и жертвуя собой: Дане Лев, Шели и Хену, собственной матери. Наверное, ей было бы лучше не приходить объясняться с ним. Но, с другой стороны, эта встреча была необходима и ей, именно благодаря возможности подвести черту под долгим и крайне поучительным периодом, выпавшим на ее долю.
– Я могу тебя простить, – проговорила она погодя, – но забыть то, что ты мне сделал, не в состоянии. Я ничего не забываю, ты же знаешь. Ни плохого, ни хорошего.
– И… что же это означает? – спросил Шахар. – Что теперь мне ничем не искупить тогдашнего момента слабости? И что же? Даже если я сейчас умру ради тебя на твоих глазах, ты все равно будешь держать на меня злобу?
– Я же сказала, что не держу на тебя злобу, – урезонила его девушка. – И мне совершенно не хочется, чтобы кто-то из-за меня умирал. Даже ты. Разве я стою чьей-то смерти? Это глупо и смешно. Тем более, что теперь, про прошествии стольких месяцев, уже невозможно что-либо изменить в нашем прошлом.
– Ты разлюбила меня, Галь? – в отчаяньи спросил Шахар.
Галь вздрогнула, но промолчала.
– Разве ты больше не любишь меня? – настойчиво повторил юноша, увидев ее реакцию.
– Причем здесь это?
– А при том, что если любишь, то тогда возможно все. Все! Ты же видишь, – я перед тобой на коленях! Неужели ты не ощущаешь моего раскаянья?
– Ощущаю, – кивнула Галь. – Я тебе верю.
– Тогда почему ты такая жесткая? Если хочешь, унизь меня, только вернись!
– Шахар, это иллюзия. Жесткость здесь ни при чем. Это просто никак невозможно.
Шахар бесился от бессилия. Он уронил голову на руки и простонал:
– Галь, я люблю тебя. Всегда тебя любил. С первого взгляда. Я это понял, когда тебя потерял… и не могу себя простить… Это тяжело… А в последние недели это стало особенно тяжело… Днем и ночью горит любовь, – это пытка!
С этими словами он снова прослезился, и очень долго овладевал своим новым порывом скорби.
Девушка продолжала призывать себя к выдержке, вкладывая в это все свои душевные силы. Она постоянно думала о своем пройденном пути, о том, какую роль сыграли в ее спасении ее друзья, и уже не вертела, а ломала ветку в своих пальцах, слушая всхлипы молодого человека. А тот никак не умолкал:
– Ты же знаешь, я искал ответ в чужих объятиях. Очень долго его искал. Потом все понял сам. Ничто не позволяло мне тебя забыть, Галь, хотя я всем сердцем надеялся на обратное. Но, когда я осознал, что люблю одну тебя, и хочу снова быть только с тобой, то перестал мучить себя и Лиат, и бросил ее, наконец-то… чтобы быть с лишь тобой, – повторил он, подчеркивая каждое свое слово. – Я – твой. Тебе теперь все можно. Не прощай меня, если не можешь простить, но дай мне шанс! Еще всего лишь один шанс!
– Нет, – коротко раздалось в ответ вполголоса.
Шахар похолодел. Кровь отхлынула от его лица, и в следующий же миг его обдало потом. «Нет». Одно лишь слово «нет» из ее уст, которое он ожидал, но боялся услышать, решило все.
А Галь, стараясь не смотреть на него, добавила, чувствуя, что с каждым ее словом колебания все больше покидали ее:
– Просто ты впервые осознал, насколько наши отношения были важными для тебя. Что у тебя была девушка, жившая в твоей тени и отказавшаяся от своей собственной карьеры, чтобы сохранить любовь. Ты осознал, что потерял в моем лице не только потенциальную будущую жену, но и намного, намного более близкого и преданного человека. Но увы, уже слишком поздно.
Молодой человек взял из своего ранца уже наполовину опорожненную бутылку воды, сделал несколько жадных глотков, а остаток вылил
