кухни, где Абуэла показывает упрямой Беатрис, как превратить зерна кукурузы в тесто. Обвив вокруг себя телефонный провод, я поворачиваюсь и слегка горблюсь в попытке уединиться от любопытных взглядов и ушей.
– Какие-то проблемы с оплатой? Дело в том, что я сейчас не в Нью-Йорке…
– Нет, нет. С оплатой все в порядке. Просто… в нашем Центре была вспышка ковида, и ваша мать заразилась.
Внутри меня все холодеет. Моя мать болела и прежде, но я всегда узнавала об этом постфактум.
– Она… Ей нужно в больницу? – уточняю я.
Они пытались получить мое разрешение на госпитализацию?
– Вы подписали отказ от реанимации, – деликатно напоминает мне Дженис, а значит, как бы плохо ни было моей матери, ее не станут реанимировать и не отвезут в больницу для оказания необходимых мер по спасению жизни. – Многие из наших пациентов заразились ковидом, но, уверяю вас, мы делаем все возможное для обеспечения их комфорта и безопасности. Нам показалось, что вы, возможно, хотели бы…
– Могу я увидеть ее? – Я не представляю, как это можно осуществить, ведь я здесь, а она там, но что-то подсказывает мне: если моя мать совсем-совсем плоха, я пойму это с одного взгляда.
Я вспоминаю о миссис Риччо из квартиры 3С.
– В настоящее время посещения запрещены.
Эти слова Дженис вызывают у меня приступ истеричного смеха. Как будто я могла бы вдруг внезапно возникнуть на пороге дома престарелых.
– Я застряла за границей, – поясняю я. – У меня здесь почти не ловит телефон. Но должен же быть какой-то способ… Прошу вас.
Слышен приглушенный разговор, слов которого я не разбираю, затем Дженис вновь обращается ко мне:
– Если вы перезвоните по номеру, который я вам сейчас продиктую, мы попросим кого-нибудь из медработников связаться с вами по FaceTime.
Я оглядываюсь в поисках ручки или карандаша.
У Абуэлы на кухне я замечаю маркер, прикрепленный к специальной магнитно-маркерной доске на холодильнике, хватаю его и записываю цифры на тыльной стороне ладони.
Я вешаю трубку. Моя рука дрожит. Я знаю, что от ковида не всегда умирают. Но мне также известно, что вирус уже унес немало жизней.
Когда мама увидит меня по видеосвязи, то может даже не вспомнить, кто я такая. И станет нервничать оттого, что вынуждена говорить с кем-то незнакомым.
Но мне просто необходимо увидеть ее своими глазами.
Я так яростно хватаюсь за эту мысль, что совершенно забываю о том, где нахожусь. Ведь мой телефон здесь не ловит.
Я достаю мобильный, но сигнала нет.
– Черт! – ругаюсь я, и Абуэла с Беатрис поднимают на меня глаза. – Простите, – бормочу я и выбегаю на крыльцо, где принимаюсь вертеть телефон в разных направлениях в надежде поймать сеть.
Ничего!
Я выпускаю телефон из рук и прижимаю ладони к глазам.
Моей матери вечно не было рядом, а теперь рядом с ней нет ее дочери. Око за око? Обязаны ли мы заботиться о ком-то лишь в том объеме, в каком заботились о нас? Или подобные мысли лишь усугубляют нашу вину?
Если она умрет, а меня не будет рядом…
Что ж…
Тогда мне больше не придется отвечать за нее.
Эта мысль, постыдная и коварная, вибрирует в моем сознании.
– Диана…
Я поднимаю глаза и вижу перед собой Габриэля с молотком в руках. Как долго он здесь стоит?
– Моя мама заболела! – выпаливаю я.
– Мне жаль…
– Ковидом.
Габриэль невольно отшатывается от меня и потирает свободной рукой затылок.
– Она находится в доме престарелых, и я хотела пообщаться с ней по FaceTime, но мой дурацкий телефон совсем не ловит… – Я провожу рукой по глазам. Меня переполняют печаль и смущение. – Это отстой. Самый натуральный отстой.
– Попробуй мой, – предлагает Габриэль.
Он достает телефон, но проблема не в нем. А в том, что мы находимся посреди чертова острова. Локальная сотовая сеть, похоже, работает, но для Интернета сигнал слишком слабый.
Габриэль забирает у меня свой телефон, пишет кому-то сообщение, а затем велит мне следовать за ним. Я пытаюсь не отставать, но он идет так быстро, что мне приходится почти бежать за ним вприпрыжку. Габриэль останавливается возле отеля, где у меня был забронирован номер. Хотя я уже пыталась подключиться к гостиничному Wi-Fi, пароль от которого дала мне Беатрис, сигнала не было – вероятно, потому что отель не работает. Но сейчас у дверей нас встречает Елена со связкой ключей в руках.
– Елена, – приветствует ее Габриэль. – Gracias por venir aquí [46].
На щеках женщины показываются ямочки, руками она теребит свою длинную косу.
– Cualquier cosa por ti, papi [47], – отвечает Елена.
Я наклоняюсь к самому уху Габриэля и бормочу:
– Могу я поинтересоваться, почему…
– Не можешь, – перебивает меня Габриэль, а Елена тем временем берет его за руку и прижимается к нему всем телом.
Она оглядывается на меня через плечо, а затем поворачивает голову к Габриэлю так быстро, что хлещет меня по руке своей косой.
Отель без постояльцев – это все еще отель? Вестибюль кажется маленьким и затхлым, пока Елена не включает свет и потолочный вентилятор. Она подключает модем, который находится за стойкой регистрации, не переставая болтать с Габриэлем на испанском. Кажется, она говорит о своем загаре, или о лифчике, или о чем-то подобном, потому что спускает рукав платья и смотрит на свое обнаженное плечо, а затем ослепительно улыбается Габриэлю.
– Кхм, – откашливаюсь я, чтобы напомнить о себе. – Все готово?
Елена смотрит на меня так, словно забыла о моем существовании. Она кивает, и я подсоединяюсь к гостиничному Wi-Fi. Я набираю номер Центра по уходу за больными деменцией, который мне дала Дженис, и бреду в маленькую комнату, где стоят столы, накрытые яркими хлопчатобумажными скатертями.
Я удивленно моргаю, когда на экране телефона вижу чье-то лицо. Точнее, лишь чьи-то глаза над маской за пластиковым защитным экраном для лица. Волосы незнакомки убраны под специальную шапочку.
– Меня зовут Верна, – представляется женщина и машет мне рукой. Это одна из медсестер, которые ухаживают за обитателями дома престарелых. – Мы уже стали беспокоиться, подумали, что вы решили не перезванивать.
– Технические проблемы, – оправдываюсь я.
– Понятно. Ваша мама очень устала, у нее жар, но она старается держаться.
Верна поднимает устройство, с которого вышла со мной на связь, и ее лицо пропадает, но теперь я могу видеть маму. Она сидит на диване и смотрит телевизор, как обычно. Мое сердце, которое еще минуту назад бешено колотилось, немного успокаивается.
Впервые я позволяю себе задаться вопросом: а что я, собственно, так боялась увидеть? Может быть, уязвимость? Моя мать
