должны быть брошены на это. Понятно?
Боясь, что заведующий уйдет и не дослушает его, Однорукий торопливо попросил хотя бы послать человека для проверки противопожарных мер в Зеленом логе и сказал, что во время такой засухи лесник устраивает палы. Заведующий снова удивился, но вскоре поскучнел:
— Я вижу, Ли Синьфу, ты изрядно прогрессировал за это время. И все-таки я вынужден повторить: лесничество полностью доверяет Ван Мутуну! А ты должен ему подчиняться и под его руководством перевоспитываться. И еще… У лесника молодая красивая жена, а ты, глядя на нее, пускаешь слюни. Опомнись, пока не поздно, а то как бы он тебе последнюю руку не обломал!
Ясно? Ты человек образованный и еще можешь подняться…
Так Однорукий не только ничего не добился, но еще и получил обидное нравоучение. Совершенно очевидно, что руководство ему не доверяет. Жить так не имеет никакого смысла, он для них хуже паршивой собаки, которую все гоняют и бьют!
Оставшиеся полтора дня Однорукий одиноко бродил по улочкам лесничества, лесопитомнику, сельпо. Он готов был возненавидеть своих родителей за то, что они дали ему образование, возненавидеть себя — за то, что не может превратиться в неграмотного мужлана и влиться в ряды таких, как Ван Мутун. Ведь в современном мире бескультурных превозносят, а культурных считают реакционерами. Лишь подобные Ван Мутуны считаются истинными революционерами, они встречаются на каждом шагу… Тут он вспомнил о Зеленом логе, о Пань Цинцин и ее детях. Хоть они по крайней мере на него не косятся, не считают преступником. Эта мысль немного отрезвила Однорукого. Он получил масло, соль и рис, которые полагались им за два месяца, купил все, что просила Пань Цинцин, взял в столовой килограмм пресных пампушек и утром пустился в обратный путь.
К вечеру он дошел до Черной балки. Еще один перевал — и Зеленый лог, он сможет добраться туда дотемна. Видимо, Ван Мутун все еще выжигал свое поле — из-за перевала валил дым. Но почему такой густой? Нет, это не похоже на обычный пал!.. Однорукий очень устал, но отдыхать было некогда. Он рвался вперед, к перевалу, и чем труднее становилось идти, тем сильнее влекло его туда страшное предчувствие. Он уже чувствовал запах паленого, слышал треск огня. О небо, неужели горит Зеленый лог? Начало смеркаться, но за перевалом что-то алело. Что это: заря, вечернее солнце или лесной пожар?!
Он бежал вверх по горной тропинке, весь взмокший, пот заливал глаза. Какая-то неведомая сила вытолкнула его на перевал, и тут он едва не потерял сознание. Зеленый лог был объят пламенем. Подхваченные ветром огненные языки, как тысячи исполинских сороконожек, бешено извиваясь, карабкались на склоны. Вековые деревья пылали словно факелы, скалы с оглушительным грохотом трескались от жара. Казалось, между ними летают огненные шары, раскаленные стрелы, красные змеи.
— Сестрица Цинцин, Сяотун, Сяоцин! — закричал Однорукий и, швырнув коромысло с поклажей, ринулся в горящую долину. Он не мог бросить их — самых родных для него людей. Он бежал отчаянно, долго, пробираясь сквозь клубы удушливого дыма, и вдруг увидел женщину, растрепанную, в рваной одежде.
— Сестрица Цинцин, это ты?! Что с тобой? Что тут случилось?
Он был вне себя от радости, что нашел ее, а она, завидев его, умоляюще протянула вперед руки и упала. Он опустился на колени, обнял ее.
— Сестрица, ты меня не узнаешь? Это я, Ли Синьфу!..
В горле у него пересохло, и он не то кричал, не то хрипел, не то плакал. Наконец Цинцин очнулась и открыла глаза.
— А, это ты? Я все-таки встретила тебя… — пробормотала она и, упав в его объятия, зарыдала.
— Сестрица, не плачь, скажи лучше: откуда этот пожар? И где твои дети и муж?
— Помоги мне встать… — сказала Цинцин и, с трудом поднявшись, заковыляла вверх по склону. Однорукий ее поддерживал. — В тот день, когда ты ушел, этот проклятый… этот злодей… полез в сундук и, обнаружив, что не хватает ста юаней, заявил, будто я подарила их любовнику… Как я ни объясняла ему, все без толку. Он чуть не до смерти меня избил, живого места не оставил, да еще запер, проклятый, в твоей хижине, двое суток без глотка воды сидела… Потом ночью оторвала одну доску и вылезла, смотрю — горы горят, все из-за его чертова пала! Теперь и звери все сгорят!
— А дети где?
— Когда начался пожар, этот проклятый, видно, схватил детей и сундук с деньгами и пошел по ручью — ты же сам ему такой способ подсказал! — Цинцин перестала плакать, пригладила волосы, затем убрала со лба Однорукого мокрую от пота прядь.
Они дошли до перевала, подобрали брошенные вещи, и тут Однорукий вспомнил, что у него есть целый килограмм пампушек и фляга воды. Цинцин с жадностью набросилась на пампушки, но Однорукий дал ей съесть только четыре, все больше поил. Она прижалась к нему и закрыла глаза.
Ли Синьфу, обняв ее, продолжал ошеломленно смотреть на языки пламени, пляшущие под горой, и думал, что там, за другой горой, есть Долина раздумий, где растет много редких елей и золотолистых смоковниц. От специалистов из лесничества он слышал, что это реликтовые деревья, оставшиеся еще со времен ледникового периода и сохранившиеся в других местах земного шара только в виде окаменелостей. В сердце Ли Синьфу неожиданно просветлело.
— Сестрица Цинцин, — сказал он. — Пока пожар не перекинулся на другую сторону горы, давай пройдем по хребту на тот склон! Если нам удастся сохранить леса в Долине раздумий, будет хоть чем перед лесничеством потом отчитаться…
Он взглянул на тропинку, ведущую к лесничеству, будто навсегда прощаясь с ней.
— Как хочешь. Теперь куда ты, туда и я! — ответила Цинцин. После еды и короткого отдыха к ней вернулись силы.
Пожар в Зеленом логе был обнаружен военными радарами. С радарного поста сразу позвонили в лесничество Туманных гор, там всполошились, послали большую бригаду спасателей, но по крайней мере треть девственных лесов Зеленого лога успела выгореть. Обугленные стволы с черными ветками стояли как грешники, вырвавшиеся из ада.
Через неделю в лесничестве объявился Ван Мутун с детьми и сундуком, неведомо где скрывавшийся. А Пань Цинцин и Ли Синьфу исчезли. Лесник, размазывая по лицу слезы, уверял, что пожар устроили его жена с любовником, а он тут ни при чем. Почти двадцать лет он ударник лесничества! И он совал начальству заявление с просьбой принять его в партию, написанное кровью. Вану поверили и послали в Зеленый лог народных ополченцев. Те много дней прочесывали долину, но
