конечно, ничего не имею, но — весьма прошу: подождите выпускать на русском.
Считая эти «сказки» недурным материалом для чтения русских рабочих, я хотел бы сделать русское издание особенно тщательным, что и сделаю в течение лета.
Вам послано письмо какой-то фирмы, предлагающей издать «русские» сказки, — надеюсь, Вы получили это письмо?
К осени я дам еще 10 «русских» сказок.
Будьте здоровы!
14/IV.
912.
Capri.
Настоящий адрес г-жи Екатерины Пешковой:
7, avenue de la Demi-Lune Fontenay aux Rose près Paris.
Не позднее 5 [18] апреля 1912, Париж.
Дорогой Илья Дмитриевич!
Вы сообщаете о намерении Вашем посетить город Парижск, а я вот сижу в нем и — наслаждаюсь: снег идет рязанский, густой и тяжелый, деревья — в цвету, трубят автомобили, нет-нет — пролетит дирижабль или еще какая-то чудасия в этом роде и всюду и везде — россияне.
К летающим машинам здесь стали уже относиться почти без интереса: вскинут головы на секунду вверх, посмотрят и — к делу! — добывать франки.
Французы — очень скучная нация, но — бойкие, вроде ярославцев.
Музеи, музеи — вот что изумительно!
А впрочем — Вы сами увидите все это. Я же — в большом удовольствии, что скоро увижу Вас.
Будьте здоровы, будьте веселы!
Первая [вторая] половина апреля 1912, Капри.
Это неправда, Леонид, что мои письма к тебе злы, циничны и т. д. — ничего подобного в них нет и не могло быть.
Все, что сказано во втором письме об «откровенности», имеет общий характер и не против тебя направлено, а против скверной бытовой особенности нашей, — слова: «показывать миру свои царапины» и т. д. — не для тебя написаны, еще Варвара в «Дачниках» их говорила, и с той поры я повторял их раз десять, повторил и в заметке «О современности».
Пойми, пожалуйста, что «откровенность», которую я имею в виду, есть хвастовство своими личными муками, — хвастовство, коим насыщена вся русская литература, оно имеет аскетический характер, омрачающий жизнь, исходит из нашего христианства и имеет у нас таких апологетов, как Толстой, Достоевский, Соловьев и — ныне — Розанов. Оно отравляет нас.
Говоря о культе Иуды, я не мог иметь в виду тебя — очень сожалею, что не сделал соответствующего пояснения и цитировал Рославлева, забыв о Павле Попове, Голованове и других, касавшихся этой темы. Там, где я говорю об этом, речь идет о писателях улицы, о том, как они опошляют большие идеи. Мне еще придется говорить на эту тему, и я не премину отставить твоего Иуду в сторону, хотя, на мой взгляд, он в этом, конечно, не нуждается.
Блок в «Знании», как пример моей непоследовательности, — плохой пример: Блока печатают Пятницкий и Миролюбов, а я, как и раньше, не вижу в этом нужды, но и мешать этому не хочу, ибо мое отношение к «Знанию» изменилось. Ты бы мог привести примером непоследовательности моей мою переписку с Розановым — вот это «нечто»! Или — мое отношение к Шаляпину, за что меня ругают на многих языках.
Вообще же твое письмо странное, бешеное какое-то и вот уж действительно — грубое. Когда я пишу грубо, это просто — моя манера, а тебе вообще это не свойственно. Мне кажется, что ты рассердился не на мои письма, а на статью «О современности», прочитанную тобою очень плохо и с предубеждением.
Если даже допустить, что мои письма чем-то задели тебя — твое последнее письмо с избытком покрывает все «обиды», якобы нанесенные мною тебе, — удивительно нелепое письмо.
Очень досадно, что ты написал в таком странном тоне, — это мне связывает руки и путает мое отношение к тебе. Если переписка наша не прервется — я должен буду «подыскивать выражения» в письмах к тебе, чего терпеть не могу. Мне показалось, что твое отношение ко мне искреннее, проще и такие крупные недоразумения, как данное, невозможны.
Напомню тебе сказанное в одном из писем: «Я не судил о твоей жизни, я говорил о твоей литературе, говорил, а не судил». О Ясинском я говорил лишь потому, что близость с ним может быть истолкована враждебно для тебя, уже возбудившего к себе слишком острое и несправедливое отношение.
9 [22] апреля 1912, Капри.
Глубокоуважаемый Евгений Александрович!
Буду чрезвычайно рад, если Вы заглянете летом ко мне, Вы славно бы отдохнули здесь, я — получил бы удовольствие личного знакомства с Вами.
Книги Ваши пришли, сердечно благодарю Вас за этот подарок, очень дорогой мне. Позволите ли Вы сказать, что — на мой взгляд — тексты взяты Вами весьма удачно, что они дают ясное представление о творчестве народном и что «Старинки богатырские» явились как нельзя более своевременно?
В наши дни, когда к народу, к его творчеству замечается какое-то странное — скептическое, капризное и несерьезное отношение, — тексты, данные Вами — даже и без комментарий — очень солидно возражают тем, кто — как, напр., Келтуяла — ныне выводит все творчество народное из аристократии, от командующих классов. Я очень удивлен предисловием ко второй части книги Келтуяла и некоторыми суждениями по этому вопросу Д. Н. Овсянико-Куликовского, тоже отрицающего творчество народа.
Еще раз — весьма благодарен за книги. «Стихи духовные» еще не читал.
Беседу о «Современнике» позвольте мне отложить до личного свидания.
Желаю Вам доброго здоровья, бодрого настроения.
IV/22. 912.
Capri.
9 [22] апреля 1912, Капри.
Я очень рад, Петр Хрисанфович, тому, что Вам пришлось пережить глубокое душевное волнение, и очень хотел бы, чтоб в памяти сердца Вашего на всю жизнь осталось то, что пережили Вы, защищая человека, — та радость, которая испытана Вами в час, когда Вы были полны святою готовностью положить душу свою за друга своего.
Только это и важно во всем, что сделано Вами, что же касается обмолвки Вашей по моему адресу — этим не беспокойтесь: мне безразлично, как и что про меня скажут или напишут, но я от всей души хочу, чтоб Вам жилось хорошо, чтоб Ваше сердце на всю жизнь было чисто и крепко.
Остальное — приложится.
Вы, должно быть, славный человек, но — не гордитесь этим.
Крепко жму Вашу руку.
Capri,
912.
IV/22.
