Я пытался включить тебя в исследования новых лекарств от ковида, не в силах поверить, что даже шесть литров воздуха, пропущенных через канюлю, не могут повысить уровень кислорода в твоей крови. У меня были пациенты, которые так и не слезли с ИВЛ. – Финн делает паузу, и я понимаю, что он плачет. – Мы не могли тебя стабилизировать, – продолжает он. – Мне позвонили и сказали, что нужно интубировать прямо сейчас. Я дал отмашку. – (Мое сердце начинает болеть при мысли о том, как, должно быть, ему было тяжело.) – Я прокрадывался к тебе в палату при любой возможности, сидел у твоей кровати и разговаривал с тобой, рассказывая о своих пациентах, о том, насколько чертовски страшен этот вирус, о том, как мы палим по нему из всех орудий в надежде, что одно из них попадет в цель.
Значит, спорадические электронные письма от Финна вовсе не были электронными письмами.
– Я заставил наших врачей положить тебя на живот, несмотря на дырку в трахее. Я читал, что один врач на Западном побережье подобной методикой добился успеха в лечении пациентов с ковидом. Врачи решили, что я спятил, но теперь некоторые пульмонологи практикуют подобный подход, потому что на тебе он – черт побери! – сработал.
Я вспоминаю, как плавала в Конча-де-Перла лицом вниз с маской и трубкой, изучая подводный мир.
– Во время работы или обхода, слыша, как вызывают врача к очередному пациенту, я каждый раз, каждый божий раз замирал и думал: «Пожалуйста, Боже, только не в ее палату!»
– Я… – нерешительно начинаю я, – я здесь всего десять дней?
– Мне кажется, что прошел целый год. Мы несколько раз пытались снять тебя с успокоительных, но без них тебе становилось хуже.
Внезапно я вспоминаю яркий сон, который увидела как-то ночью на Галапагосах: в нем Финн был не в костюме, как мне тогда показалось, а в маске № 95, как и остальной медперсонал больницы. Финн просил меня не засыпать, чтобы он мог меня спасти. С ним была еще женщина, и теперь я понимаю, что это была Сирета.
В обеих реальностях есть кое-что общее.
– Я чуть не умерла, – шепчу я.
Финн долго смотрит на меня, нервно сглатывая.
– Это был твой второй день на ИВЛ. Пульмонолог опасался, что ты не протянешь и ночи. Аппарат работал на пределе своих возможностей, но уровень кислорода по-прежнему был хреновым. Твое кровяное давление опустилось до минимума, и врачи никак не могли стабилизировать твое состояние. – Финн судорожно вздыхает. – Мне рекомендовали попрощаться с тобой.
Я смотрю, как он проводит рукой по лицу, заново переживая то, чего я даже не помню.
– И вот я сел рядом с твоей кроватью… взял тебя за руку, – тихо продолжает Финн, – сказал, что люблю тебя.
Слеза скатывается по щеке прямо мне в ухо.
– Но ты продолжала бороться. Врачам удалось тебя стабилизировать. Это стало поворотным моментом. Честно говоря, Диана, произошло самое настоящее чудо.
Я чувствую, что мне становится тяжелее дышать.
– Моя мать… – начинаю я.
– Я обо всем позабочусь. Твоя основная задача – отдыхать как можно больше. Чтобы поправиться окончательно. – Финн делает паузу. – И вернуться домой.
Внезапно из громкоговорителя доносится: «Код синий!» – и Финн хмурится.
– Я должен идти, – поясняет он. – Я люблю тебя.
Он скрывается из виду, скорее всего направляясь в палату к одному из своих пациентов. К тому, кому повезло меньше, чем мне.
Бетти выключает телефон и кладет его на тумбочку у кровати. Мгновение спустя она осторожно прижимает салфетку к уголкам моих глаз, вытирая слезы, которые никак не хотят заканчиваться.
– Милая, вам пришлось пройти через сущий ад, – утешает она меня. – Но вам дан второй шанс.
По-видимому, причину моих слез она видит в том, что я чуть не лишилась самого ценного – собственной жизни.
«Вы не понимаете, – хочется мне возразить ей. – Именно ее я и лишилась».
Врачи просят меня сосредоточиться на том, чтобы привести свое тело в форму, но я хочу лишь одного – распутать клубок своих мыслей. Я хочу поговорить о Габриэле, Беатрис и Галапагосах, но, во-первых, мне не с кем – медсестры не задерживаются в моей палате надолго: меняют простыни, дают мне лекарства, а покинув мою палату, дезинфицируют и снимают с себя СИЗ – и, во-вторых, мне никто не верит.
Я помню, как одиноко мне было на Исабеле, и кажется, будто мозг проецировал в мое одурманенное наркотиками сознание ощущение того, каково это – быть пациентом с ковидом на карантине. Я часто проводила время наедине с собой на Галапагосах, но не чувствовала себя всеми покинутой, как здесь.
Я не видела Финна целый день.
Мне сложно читать, потому что слова почти тут же начинают плыть, а журнал кажется слишком тяжелым для ослабевших рук. Как и телефон. Я не могу позвонить друзьям, потому что голос у меня по-прежнему хриплый и грубый. Я смотрю телевизор, но кажется, что по всем каналам транслируют одно и то же: слова президента о том, что новый вирус не страшнее гриппа, а масочный режим отменят уже к Пасхе.
Часами, которые кажутся мне вечностью, я вынуждена смотреть на дверь своей палаты в надежде, что кто-нибудь откроет ее с той стороны. Иногда между визитами врачей проходит так много времени, что, когда Сирета или Бетти наконец заходят ко мне, я вываливаю на них информацию обо всем, что знаю, в надежде задержать их на пару лишних минут.
Когда я заявляю Сирете, что хочу попробовать сходить в туалет самостоятельно, она приподнимает бровь:
– Не так быстро, лихачка. По шажочку зараз.
Тогда я прошу попить, но вместо бутылки воды к моим губам прикладывают влажную губку. Я жадно впитываю влагу с губки, но Сирета вскоре перестает водить ею по моим губам, заставляя меня все так же томиться жаждой.
Если все будет в порядке, обещает она, завтра мне сделают тест на глотание и перестанут кормить через трубку.
Если все будет в порядке, сегодня ко мне заглянет физиотерапевт, чтобы оценить мое состояние.
Я решаю сделать все возможное, чтобы быть в порядке.
А пока, лежа на боку, я продолжаю слушать гудение и жужжание аппаратов, которые говорят о том, что я все еще жива.
Несмотря на то что я испражняюсь в подгузник в полном одиночестве, мои щеки горят от унижения. Я нащупываю кнопку вызова. В последний раз, когда мне нужно было сменить подгузник, – боже мой, одна мысль об этом страшно меня смущает! – Сирета ответила на мой вызов лишь сорок минут спустя. Я не спрашивала о
