Он заглянул снизу вверх в глаза Лаптева, подмигнул и ушел.
- У меня бешеный темперамент! - крикнул он издали. - Для меня нет пределов и нет недостижимого. Слышите?
- И такие на свете водятся, - сказал доктор, когда Подсоскин скрылся за серебристыми елями. - Пойдемте?
Жмакин лениво поднялся. Не торопясь, вдвоем, они дошли до низкого кирпичного сарая под черепичной крышей, Лаптев вошел первым, Жмакин следом.
- Вот, рекомендую, - сказал доктор, - товарищ, которого я к вам привел, долгое время ставил антенны, налаживал приемники и вообще в этом деле кумекает. У вас, по-моему, в этом смысле небогато?..
Жмакин пригляделся. Здесь работало всего двое. Высокий бледный старик в спецовке и юноша с выпуклым лбом, синеглазый, в толстовке и сапогах. Яркий свет весеннего полдня лился в широкое окно, блестели мотки медной проволоки, обрезки цинка, латуни, шурупы в банке, светился красный глазок какого-то непонятного прибора.
- Ну что ж, милости прошу к нашему шалашу, - покойно и ласково сказал старик. - У нас в части радиотехники как раз пробел.
- А что у вас в шалаше? - спросил, улыбаясь, Жмакин. - Какой ремонт делаете?
- По хозяйству, - ответил бледный старик, - особого разделения специальностей нет. Хурду-мурду разную починиваем, паять-лудить для заведения всегда найдется.
Жмакин, по-прежнему улыбаясь и вспоминая детство, вернее, то, что казалось ему детством, а было юностью, взял с верстака моток антенной проволоки, подкинул на руке и положил на место. Здесь и радиоприемник стоял поблизости, наполовину разобранный, Жмакин никак не мог понять, какого завода и какой марки, и тотчас же понял, что многое миновало за эти годы и приемники, наверное, теперь совсем другие, чем те, которые он ставил, живя на Фонтанке и пропадая в школьном радиокружке.
- Давно психуешь? - спросил старик.
Жмакин ответил. Старик еще выспрашивал, какая у него точная специальность, где работал, какой разряд, писал ли он на себя анкеты "легальному фрейдисту". Жмакин аккуратно и вежливо на все ответил, но для интересу все решительно наврал. Специальность он себе придумал небывалую "сцепщик-арматурщик".
- Это что ж такое? - удивился старик.
- Секретное дело, - сказал Жмакин. - По оборонной части. Объяснить не могу, подписку, папаша, специально давал...
- А мне и ни к чему. Ты вот только что... - старик беспокойно огляделся. - Ты когда этого самого... ну, психуешь, что ли, ты тогда держись, не болтай. Мало ли. Везде может находиться вражеское ухо...
Жмакин согласился, но пояснил, что, когда на него "находит", за ним специально назначают особое обслуживание. Молочная диета к тому же. Дают даже вино, если он пожелает...
- Скажи пожалуйста! - восхитился старик.
И перешел к делу, уважительно называя Жмакина Алексеем.
- Ты вот что, - говорил он, - ты давай пока у нас работай. Копейку зашибешь и для препровождения времени. Со слесарями у нас, Алексей, туго. Слесаря чего-то никак не психуют, токари тоже. И плотники, и столяры. Краснодеревщик, правда, один был, так он, понимаешь, баптист. Поправился от своего баптизма. Изобретатели, как я заметил, те, случается, психуют. Но злые они, ну их к ляду! И инструмент держать не могут, только чертежи.
- Рыбаки-любители еще психуют, - сказал синеглазый юноша. - Один тут все крючок хотел сделать электрический на акул. Жаловался, что никто его не поддерживает...
- Таким путем мы тут только и всего работников, что я да Андрейка, перебил старик. - И каждому новому человеку рады...
Старик говорил круглым говорком, а Жмакин, слушая его, развернул тисочки, зажал в них железинку и от нечего делать стал ее обтачивать напильником. Руки у него были слабые и неловкие, но ему казалось, что работает он отлично и что старик с Андрейкой должны на него любоваться. Напильник поскрипывал, Жмакин посвистывал. Посредине сарая догорала чугунная буржуйка, дышала жаром, а из раскрытой настежь двери несло острым апрельским воздухом, запахом тающего серого снега, сосен, хвои.
- Чего свистишь? - сказал старик. - Нечего тут посвистывать. Петь пой, а свистеть нечего.
- Ладно, - сказал Жмакин, - петь я тоже могу.
И, прищурившись на тисочки, на напильник, он запел, и пел долго, думая о себе, о своем детстве и испытывая чувство торжественного покоя.
В понедельник он тоже вышел на работу, во вторник нечаянно проспал и испугался - погонят. Но никто его не погнал. Старик рассказывал, как запсиховал, похоронив единственную дочку; Андрейка, оказывается, был запойный и на этой почве, как выразился старик, "получил разные видения, вплоть до того, что ловил чертей".
- Ну да? - удивился Жмакин.
Андрейка, весь красный, кивнул...
Работал Жмакин не торопясь, пожалуй только для удовольствия и для того, чтобы не чувствовать себя больным. С приемником дело подвигалось туго. Это был не виданный еще им тип, в схеме он разбирался с величайшим трудом, но все-таки понемножку разбирался, и наконец приемник заработал. В мастерской вдруг заиграл рояль, Жмакин победно зыркнул зелеными глазами и сказал:
- Это что! Ремонтировал я один "супер", так вот где закачаешься. Никакой отстройки, никакого фона, кнопочку нажал и пожалуйста - слушай любую столицу мира...
Немножко поврав и послушав концерт, он пообедал, а потом отправился в контору за получкой. Кассирша выдала ему четырнадцать рублей сорок копеек. Усмехнувшись, он сунул деньги в карман. Давно-давно не было у него денег, заработанных таким путем. И странно ему было, и смешно, и почему-то неловко чего-то...
А в парке его ждал Лапшин, покуривая на солнцепеке, щурясь и думая какую-то свою особую думу.
- Ну как? - спросил он, протягивая Жмакину передачу.
- Можно в тюрьму, - сказал Алексей, косясь на Ивана Михайловича. Кстати, помните, Корнюхой вы интересовались...
Лапшин вдруг быстро, коротко и очень серьезно на него взглянул.
- А что?
- Да ничего. Рассказывал он мне, когда мы с ним вместе сидели. Брал Корнюха магазин здесь неподалеку, на Петроградской. Не в цвет дело вышло. Подняли по нем ваши дружки стрельбу, в том числе товарищ Бочков. Подранили. Он, конечно, свалился. Его в больницу. Лечили чин чинарем, бульончик там, сухарики, киселек, это вам для здоровья нельзя, а это можно. Вылечили. А потом - десять лет.
- Бывает! - сказал Лапшин равнодушно. И спросил: - Тебе известно, что именно Корнюха убил Толю Грибкова?
Жмакин чуть-чуть отшатнулся от Лапшина, подумал и тихо ответил:
- Нет. Неизвестно.
- Так вот знай. И байки про этого гада лучше не рассказывай.
- А он верно гад? Может, как и у меня, судьба поломатая?
- У него не "поломатая", - передразнил Лапшин. - У него, Алеша, своя судьба. Своя.
И такая спокойная, такая уверенная и ничем не поколебимая ненависть прозвучала в этой короткой фразе Лапшина, что Жмакин даже голову втянул в плечи и замолчал надолго. Молчал и Иван Михайлович. Яркое весеннее солнце пекло им лица, от доброго пьянящего воздуха клонило ко сну. Уже набухли почки, крепко пахло землей, молодой березой...
- Что ж, давай съездим, - сказал Лапшин, - тебе полезно по улицам проехаться, хорошо для здоровья...
- Ох, об моем здоровье у всего вашего Управления одно только и есть беспокойство, - сказал Жмакин. - Ночи не спите, включая самого товарища Баландина.
- Может, и не спим, - усмехнувшись чему-то, ответил Лапшин. - Кто нас, Жмакин, знает, мы люди секретные...
У ворот больницы стояла машина. Жмакина выпустили беспрепятственно, неловко ему было только, что позабыл переодеться, так в спецовке и сел рядом с Лапшиным. Иван Михайлович, крякнув, захлопнул дверцу, вывернул руль, машина двинулась, разбрызгивая сияющие весенние лужи.
- Для чего вы меня везете? - спросил Жмакин.
- Для одной встречи.
- Подходики, - сказал Жмакин. - Все вы ко мне подходите. Кабы еще молодой, а то слава богу.
- Прожита жизнь?
- Не надо ко мне подходить, - жалобно заговорил Жмакин. - Честное слово, товарищ начальник, не надо. Я больной человек, психованный, нахожусь на излечении, самоубийство со мной было, чего вы меня тревожите? Папироски, лимончики, беседы. В тюрьму так в тюрьму. Воспитание ребенка. Я не ребенок! Я - жулик! Правильно?
- Правильно! - сказал Лапшин.
В Управлении он своим ключом отпер дверь кабинета, аккуратно повесил плащ на распялку, сдвинул кобуру назад, собрал со стола все бумаги и уложил их в сейф. Взглядом Жмакин следил за ним, ожидая подвоха. Лапшин подмигнул ему и сказал весело:
- Ладно, Алеха, не сердись, печенка лопнет.
Засмеялся и позвонил. Косолапо ступая, вошел огромный Криничный, мельком взглянул на Жмакина, подал Лапшину записку. Иван Михайлович прочитал и велел:
- Когда пообедает - сюда. А нам распорядись, сделай одолжение, чаю. И бутербродиков, что ли? На всех троих. Будем мы тут чай пить. Будешь, Алексей, со мной чай пить, или оно тоже подходцы?
- Буду! - веселея, сказал Жмакин.
