подавился, гад такой!), ко мне в дверь постучал почтальон. Единожды постучал, вопреки распространённому суеверию, но зато громко. Так что если по децибелам судить, то можно считать, что и дважды.
В общем, пришел почтальон, а у почтальона сумка, а в той сумке письмо, а в том письме буковки, а в тех буковках денежки... И не только.
Кроме денежек, которых у моего покойного мужа было гораздо больше, чем я ожидала, мне досталась в наследство маленькая, но очень гордая фирма.
И как ты думаешь, чем она занимается, эта фирма?
Ни за что не угадаешь.
Кожу клонирует.
Ну, там, если ожоги, или просто захотелось кому новую кожу. Старая, допустим, надоела, вот и захотелось новую...
Ты прости моё словоблудие, но я ужасно неловко себя чувствую. Разозлил меня Олег, а наказала-то я в результате тебя. Ну и себя, но это уже мои личные разборки. Я ведь была дома, когда ты приезжала. Спряталась в туалете и плакала там как дура. Почему не вышла — до сих пор не понимаю. Стыдно было, наверное. Как будто адвокат вместе с наследством торжественно вручил мне ответственность за всё, что Олег делал.
Это он когда тебя трахал, сразу двух конкурентов устранял? Так, что ли? Или, наоборот, надеялся, что ты у него работать начнешь?
Или, может, что-то третье, чего мы вообще никогда не узнаем. Очень хотелось бы, чтобы третье. Хотя это самое третье может оказаться еще почище первых двух. Так что, может, оно и к лучшему, что не узнаем.
А что касается фирмы, так я ее на тебя переписала. И не вздумай отказываться — а то я опять исчезну на полгода!
Ну вот, с прошлым покончено, поговорим о будущем.
Я переехала в Рим. Долго я тут, наверное, не выдержу, хватит с меня больших городов. Хочется уехать в какую-нибудь деревню, купить там маленький домик на берегу реки... А там видно будет.
Возвращаться я в любом случае не собираюсь. Может, приедешь в Рим, пока я из него не сбежала? А я тебя по окрестностям покатаю.
Знаешь, я тут первым делом нашла работу. В экскурсионном бюро. А потом уже вспомнила, что работать мне ни к чему. Теперь пытаюсь справиться с огромным количеством свободного времени. Трудно, но ведь нет ничего невозможного для человека с интеллектом (это откуда цитата, ты случайно не помнишь? А то она у меня в голове третий день вертится, а в руки не даётся.).
Вот вроде бы и всё.
Напиши мне, когда перестанешь обижаться, — а ты быстро перестанешь, я тебя знаю. Или надоест, или просто забудешь. В общем, пиши.
Целую тебя.
Да, чуть не забыла рассказать.
За день до отъезда из Марселя я встретилась с Этьеном. У него какая-то неожиданная ремиссия, что ли. Короче, врачи поставили ему страшный диагноз: он не умрет. То есть умрет, но не сейчас. А все обследования позволяют предположить, что очень даже еще не скоро умрет.
Я еще никогда не видела Друга и Учителя в такой растерянности. Похоже, что смерть так огорчает нас по одной-единственной причине: она нарушает наши планы. А стоит внести ее в ежедневник, и всё сразу же меняется. Картинка остается прежней, но, как говорит мой братец, совершенно иная коннотация. Так что не знаю, может ли привычка заменить счастие, но вот отменить несчастие — вполне.
Как ты считаешь, это достаточно оптимистическая нота, чтобы на ней проститься?
Мне кажется, что да.
* * *
Тихое море, полная луна. Штиль.
Морской дьявол спит на дне, подложив под голову ракушку. Ему снится тихое море и полная луна. Во сне он поджимает ноги к груди и обхватывает их руками — так удобнее плакать.
Из ракушки вылезает маленький краб и долго примеривается клешней к черному острому уху. Один взмах — и Морской дьявол просыпается с коротким визгом, долго трет ранку и обиженно поскуливает.
Ночь.
Мне совершенно очевидно, что эта книга не нуждается ни в предисловии, ни в послесловии. Она самодостаточна, тут не нужно ничего никому дополнительно разъяснять. И в рекламе она не нуждается, потому что вы или попадете (уже попали) под власть ее обаяния, или нет. Такого рода алхимические процессы происходят сами по себе, без стороннего вмешательства. Если уж и писать о «Забавных повадках людей» как-то — то в письмах друзьям, с которыми не виделись давным-давно, целых две недели, или, скажем, пять лет или двадцать, какая разница?
Этим и займусь.
* * *
Вадим,
я теперь могу ответить на вопрос, который ты задавал год, если не два назад: по какому принципу я отбираю тексты для публикации. И мне, если помнишь, так и не удалось ничего толком сформулировать. А теперь, перечитав еще раз «Забавные повадки людей», я могу это сделать. Правда, не своими словами, чужими — из «Вирсавии» Торгни Линдгрена. Но все-таки.
«Непостижимое и неопределенное — вот единственное святое», — сказала она.
И тогда он спросил, спросил так, будто не иначе как всю жизнь ошибался: «Как же неопределенность становится святынею?»
«Когда мы понимаем, что она существует, — отвечала Вирсавия, — и когда осознаём, что она непостижима и неопределённа».
Понимаешь? Вот именно это, непостижимое и неопределенное — единственное, что меня интересует. Не только в литературе, вообще во всем — только это. Я отбираю тексты, свидетельствующие, что неопределенность существует, дающие шанс осознать, что она непостижима.
И, наверное, мне больше нечего сказать о книге Галы Рубинштейн. Разве только добавить, что она — блистательный пример текста, полностью соответствующего моим невыразимым, мягко говоря, критериям отбора.
* * *
Ну вот.
Обещанная книжка Галы Рубинштейн — в файле. Стоит ли ее читать тебе — вот именно тебе, —
