это всё не со всемирной злобы, а там мило, так для него по-особенному.
— Ты когда-нибудь дождёшься того, что я тебя пришибу, — щурит она глаза, стараясь, как раньше, прожечь всё в нём, стереть его, но вместо этого разливает тепло и невероятное желание прижать эту колючку к себе. Пускай проколет хоть насквозь. Он знает, как для неё всё это ново, непривычно, необычно, да, как и для него самого.
Ну, а зачем напрягаться? Неужто не проще расслабиться, понять, что сейчас всё можно исправить, научиться всему: пониманию, поддержке. Снова научиться быть рядом, вместе, как и раньше, но только чуточку лучше. Ему до сих пор всё кажется это сном, таким ярким, осязаемым, и она сидит рядом с ним, не убегает, как прежде. Можно любоваться ей много-много, бесконечно. Что он и делает, подкладывая подушку удобней, подминая её с краю, укладывается на бок, упираясь локтем и фиксируя голову.
— Что? — не выдерживает Николь, давно не испытывая смущения от его пристального взгляда, а сейчас, чувствуя себя той маленькой девочкой из их совместного детства, снова ощущает потерянную трепетность в его глазах и себя растерянную, не зная, как и вести-то себя теперь. Словно вновь неопытные ученики взялись познавать «хорошо забытое старое».
— Я тебя люблю.
С его уст чувственность сорвалась сама собой, легко, не натянуто, зато идя из самых глубин с полной долей ажитации, вынуждая её широко распахнуть глаза. Сердце Ники сжалось в малюсенький комочек и закричало от невыносимого спазма. Это уже не просто слова. Не игра слов, сложенных вместе, а передача всего себя в неё. Внося все эмоции, краски, переливы, подобные частички жизни, отданной человеком, наполненную сказанным смыслом.
Чувствуя какой-то приступ удушья и как задрожали руки, Николь ощущает резкую необходимость в никотине. Нэйтен абсолютно вышибает в ней всё, её уверенность, стойкость, а стержень и вовсе ломает. Она тянется к тумбочке возле кровати, открывает второй ящичек, который обычно закрывает на замок от родителей, тянет шуфлятку на себя и хватает пачку успокоительного с привычным ментоловым осадком на лёгких.
— Нет, — строгий тембр голоса Нэйтена заставил вздрогнуть, особенно когда его рука плотно перехватила запястье, несильно его сжимая. — Убери.
Это что, наставление? Она едва не начинает глотать воздух от возмущения. Сначала дурит, потом целует и говорит вышибающие дух слова, а сейчас будет нравоучения лекцией читать? Она пытается вырвать руку, он крепко удержал её, второй своей вырвал сигареты и бросил пачку обратно, захлопнув шуфлятку обратно.
— Нет, Нэйтен, даже не думай, — Николь злилась, это можно легко уловить по проблёскивающим огонькам в самых зрачках.
— Не думай что? — он присел, продолжая держать её за руку, за которую подтянул ближе к себе. — Тебе надо бросать это дело.
— Что? — она искривляется в ехидной улыбке, совершенно её не красящую, но высказывая всю степень негодования. — Ты решил уже после первой ночи поиграть роль примерного парня? Что ты там себе напридумывал, Картер? Что я сразу тебе стану такой покладистой и буду виться возле твоих ног, как желают все эти пустышки, с которыми ты спишь?
Очередь огоньку вспыхнуть в глазах Нэйтена. Он сжал плотно челюсть, ощущая боль меж сжатых зуб. Почувствовалось, как его рука сильнее сжалась на запястье, и Николь даже шикнула, чувствуя, как пальцы впились в кожу. Но потом он выдохнул, прикрыв глаза, а распахнув, сглотнул, но ослабил хватку. Выпустив Ники, он развернулся, сел на край кровати, схватил свои вещи и начал молча одеваться. Когда последний предмет в виде футболки был надет, он развернулся к ней, не выражая на своём лице ничего, словно прилетела злая ведьма, стукнула своей волшебной палочкой по макушке и выбила все эмоции, а в сердце занесла кусочек льдинки. Всё, что шло от души, напрочь отшвырнули, как что-то никчёмное и ненужное — хлам.
— Я всего лишь хотел немного исправиться и догнать тот момент, когда не успел вовремя шлёпнуть тебе по губам. Не знал, что забота воспримется оскорблением, — он смотрел на неё пристально, говорил тихо, не кричал, но сам тембр и манера передачи говорило само за себя — ему больно. Снова. Только после уже от чуточки образовавшейся радости и мимолётного счастья, всё становится чувственней, как если бы сейчас у него были оголены все нервы, и даже дуновения ветра были чувствительны до желания прекратить муки. Ники напугало это, и она опустила глаза, почувствовав в довесок вину. — Я никогда ни с кем тебя не сравнивал и уж тем более не хотел, чтобы ты, как выразилась, вилась возле моих ног. Да, я спал с другими. Спал, трахал — выражайся, как хочешь. Но ни одной я не говорил, что люблю её. Они, — он ткнул куда-то в пол, словно указал на их место, — никогда не сравнятся с той, с кем я занимался любовью. Единственную девушка, которую я поистине хочу и желаю — ты, — она подняла на него глаза, — но, кажется, ты это отторгаешь, а я уже не знаю, как тебе это донести.
Обессиленно опустив руки, ощутив в них небывалую тяжесть, Нэйтен сдерживается, чувствуя, как обида подступает к горлу, и он, такой жалкий, казалось бы сильный духом, сдерживает напрашивавшуюся слезу. Как он жалок.
Нэйтен разворачивается, хватает свою куртку, кинутую ночью на кресло, и просто хочет уйти. Сам. Впервые сам.
Николь комкает в руках одеяло, поджимает губы и тяжело дышит. Она вспылила. Знает. Но за столько лет действительно невозможно измениться. Столько лет ненависти сказались на ней, на её психике, что, кажется, уже не может просто по-другому. Не может иначе. Не умеет. Вся эта сентиментальность мгновенно пугает её, и она теряется, включая режим защиты. Укрыться и спрятаться от ласки, словно она приносит боль. А на боль хочется в отместку сказать что-то задевающее, глубоко ранящее. Знает! Знает, чёрт побери! И теперь самой больно. От себя, от его признания. Одеяло выпускается из рук, она срывается с кровати, успевая перехватить свободную ладонь Нэйтена возле двери из комнаты, останавливая его.
— Подожди, — господи, да она никогда не чувствовала себя более никчёмной глупышкой, — подожди, когда уснут родители, — слова звучат шёпотом и натянутым поводом, на что он разворачивается к ней, но она вновь виновато опускает взгляд в пол. Ощущает, как не хочет его отпускать, чтобы побыл ещё немного. Нэйтен бросил куртку к ногам, перехватил её подбородок второй рукой и поднял её голову. Он хочет видеть её, смотреть прямо в глаза.
— Ну почему ты такая, Ники? — она пожала плечами, и он усмехнулся. — Поцелуешь? — хотелось бы злиться, ведь горечь обиды так и гложет все внутренности,
