Середина [конец] мая 1913, Капри.
Дорогой Александр Валентинович!
Отвечаю Вам аккуратно через десять дней после получения письма Вашего, а собирался ответить в тот же день. Причины замедления: бронхит двенадцатидюймовый, кашляю так, что муниципальные часы на площади останавливаются в ужасе, потолки падают, и ножки у стульев — у двух — сломались. Земляки, при этом. Из Великое Скифи едет многое множество всякого народа, и все говорят, и всех надобно слушать. Хочется чего-нибудь понять, но — трудно! Очень путаная химия «текущий момент». Вот уж момент! Закон о печати тоже Склеп, гроб и смерть!
Затем — покойники. Коцюбинский помер, Чарушников — это все меня очень касается. Карл Габерман помер, и это тоже касается. Кстати: чудесно помер, очень просто, красиво.
А Вы пишете о Германии, которая «во всех отношениях шагнула вперед невероятно», но у которой нет литературы, скульптуры, архитектуры, живописи; музыка — сомнительна, о Кантах и Шопенгауэрах — не слыхать, а Геккели и Вейсманы — древние старики. И которая, — что там ни говорите, — продолжая развивать милитаризм, давит всю культуру Европы. Нет, не согласен с Вашим суждением о Германии. И роста культуры ее не чувствую что-то. Кстати — этого не один я не чувствую, а вот Оствальд тоже и Фрейд.
Что Вы думаете о свидании 3-х монархов? Жуткая штука, право! И — почему устранена Франция? Если даже, — как пишут из Питера, — свидание имеет задачей обсудить вопрос о Японо-Китайско-Сиамском союзе, — Франция должна бы иметь в этом место и голос.
Пишут из России, что к частичным мобилизациям нужно относиться серьезно, ибо они-де являются отдельными актами моб[илизац]ии общей. Жить становится все тревожней, а?
Ехать? Я? Никакой поезд и пароход и аэроплан не возьмут меня пассажиром, ибо разрушу все машины и винты кашлем. У меня сапоги лопнули от кашля, серьезно говорю. И у меня нет костюма для выезда из дома, ибо все одежки Максим сносил. Он изнашивает в неделю два пиджака, четверо брюк и 14 пар сапог. Необходимо строить фабрику готового платья.
Вообще дела — по уши! Бывало, я летом рыбей ловил, а ныне и блоху поймать некогда. А как я всесторонне обобран, — знали бы Вы! Ни с кем этого не было, и я очень горжусь. В общем же — жить очень забавно, если не дует ветер и двери не хлопают.
А в Германию я не верю, нет! У немцев даже пиво плохо придумано. И вскорости они будут нас толкать вон из Европы. «Ступайте, скажут, за Урал, чего вы тут путаетесь? Пшли!» Мы, конечно, сперва заартачимся, не пойдем, тут они нас пушками, пушками! Беда будет!
Говорят о книге «И черти, и цветы» — никогда не читал. Нет такой книги, и это враги мои дразнят алчность мою книжную.
Как хорошо, что Вы не выучились кашлять! Это так же надоедно и неопрятно, как курение турецкого табака фабрики Рыморенка. До свидания, А. В., будьте здоровеньки! Отрицаю Германию!
23 мая [5 июня] 1913, Капри.
Дорогой и уважаемый Владимир Галактионович!
В. Гнатюк, украинский этнограф, один из редакторов юбилейного сборника в честь Ив. Франко и друг М. М. Коцюбинского, просит известить Вас о следующем: редакция сборника в честь Франко, членом которой был и М. М. Коцюбинский, поручила ему просить Вас об участии в сборнике. М. М. не известил редакцию, сделал ли он это, но, мне помнится, что, в бытность свою на Капри последний раз, М. М. говорил, что он писал Вам об этом. Ныне Гнатюк желает, чтоб я напомнил Вам обо всем этом, что и делаю.
В его письме ко мне есть такое место:
«Покойный М. М. передавал мне, что В. Г. Короленко имеет какие-то работы по-украински; как было бы всем нам радостно, если б он прислал одну из них».
Далее Г. сообщает, что из русских сотрудников сборника прислали рукописи для него академики Шахматов и Ф. Корш. Просят об участии в деле этом, кроме Вас, — Ив. Бунина, которому я написал уже и обещание которого дать стихи — имеется. Я тоже послал рассказ.
Вчера ночью, В. Г., прочитал я «Турчин и мы» — вещь многозначительную и очень грустную. Не примите за комплимент и любезность: как зорко видите Вы темные пятна славянской психики, как верно Вы пишете о ней! И как, должно быть, тяжко чувствовать столь остро душевную болезнь своего народа!
Почтительно кланяюсь Вам, В. Г., крепко жму руку Вашу.
Будьте здоровы!
5/VI. 913.
Адр. Володимера Гнатюка:
Львов—Лемберг, ул. Ступинского, 31.
659
Д. Н. ОВСЯНИКО-КУЛИКОВСКОМУ
Конец мая [начало июня] 1913, Капри.
Уважаемый Дмитрий Николаевич!
Посылаю несколько страниц моих воспоминаний о М. М. Коцюбинском, человеке, любимом мною.
Воспоминания эти предназначены для «Л[iтературно]-н[аукового] вicника» и будут напечатаны по-украински. Но, может быть, это не помешает Вам поместить их и в «Вестнике Европы», ибо наша публика знает рассказы Коцюбинского и, вероятно, ей не безинтересно будет узнать кое-что о личности автора.
Гонорара, как это само собою разумеется, мне в этом случае не нужно платить.
Когда появится моя заметка в «Вicнике» — не осведомлен, если Вам это нужно знать — удобней справиться в редакции «Вiсника» из С.-Петербурга.
Искреннейше желаю Вам всего лучшего, а главное — доброго здоровья.
10 [23] июня 1913, Капри.
Дмитрий Николаевич,
за исключением — по силе соображений цензурных — стихотворения «Пролетарий», — все стихи Ваши будут напечатаны в июньской книге «Просвещения».
Обратитесь за гонораром по адресу: С.-ПБург, Коломенская, 30, 11, контора журнала «Просвещение».
Два стихотворения второго присыла пошлю завтра Овсянико-Куликовскому для «Вестн[ика] Европы», третье — «Просвещению».
«Родина» — очень понравилась мне, хотя немножко вычурно, приукрашено излишне.
Очень верится, что Вы должны — и будете — писать хорошо; Вы, видимо, серьезная душа, способная любить.
Примите добрый совет человека, горячо желающего свободного развития дарованию Вашему: всех слушайте, все читайте, всему учитесь, но — берегите, но — ищите себя самого, — никому не подчиняйтесь, все проверяйте и не давайте души Вашей в плен влияниям, чуждым ей.
Очень хорошо, что Вы — семинарист, это — народ упрямый; все семинаристы, каких я знал, умели и любили думать.
Жаль, что Вы не попали за границу, она многому и хорошо учит.
Велика ли стипендия нужна Вам и на какой
