срок?
Сообщите.
Шахов — капризен, ибо — стар.
Будьте здоровы, берегите себя.
А прозой писать не пробовали? Напишите-ка прозой праздник в деревне, как Вы его видите, и будни? Попробуйте!
Коротко, просто и так, как будто Вы все это сердечно любимой Вами девице пишете или рассказываете матери, которую тоже любите глубоко, страстно и бережно.
24 июня [7 июля] 1913, Капри.
Сердечно благодарю Вас, Георгий Валентинович, за доброе письмо Ваше; я очень тронут и ободрен Вашим отношением ко мне, и — Вы представить себе не можете, как дорого и важно мне именно теперь хорошее, человечье слово. Спасибо.
Позвольте послать Вам еще рассказ мой, — человек, более талантливый, чем я, сделал бы из этой темы вещь очень нужную, очень своевременную.
В. Г. Короленко пишет, что его здоровье сильно пошатнулось, доктора запрещают работать. Очень грустное письмо.
А из Питера сообщают, что юбилейные торжества сильно подняли дух людей, правящих Русью, и что «возможны события весьма фантастические» как в области внутренней политики, так и в области внешней.
Есть слух, что в министерстве финансов разработан проект устройства сельских банков и что — будто бы — предполагается открывать оные прежде всего в губерниях со сплошным великорусским населением. Характерно столь же, как и пагубно.
Обращают внимание на то, как фетируетея личность Дмитрия Павловича, и говорят, что-де осенью он будет объявлен наследником престола.
Вообще — пишут много интересного и тревожного, а что — правда, трудно понять. Одно ясно: идет какая-то большая игра, и думается, что реакция будет еще круче.
Будьте здоровы, дорогой Георгий Валентинович, прошу Вас передать мой почтительный привет Розалии Марковне.
«Записки» Желябужского отправлены Вам вчера.
7 /VII. 13.
11 [24] июля 1913, Капри.
24/VII. 13.
Весьма грустно знать, что Вам нездоровится, дорогой Владимир Галактионович, — и грустно и досадно. Я — тоже заболел и, кажется, основательно на сей раз: кашель, изнуряющий пот по ночам и все прочее, что полагается при этом. А тут еще — отчаянная погода: пятый день — сирокко, нервы натянуты до того, что руки дрожат.
«Ты — на гору, а бес — за ногу», — я действительно думал в августе ехать в Россию, но, кажется, это не удастся мне, — помешает нездоровье. Хотя — еще посмотрим!
«Турчин и мы» — очень волнующая вещь, здесь, на Капри, она возбудила большие, весьма поучительные беседы; здесь публика живая, хорошо чувствующая и до некоторой степени подготовленная к вопросу, столь ясно поставленному Вами. Люди всё молодые, есть даровитые парни, как, например, Иван Егоров Вольнов, орловский мужик, автор «Повести», которую он Вам, кажется, послал.
И если послал, а Вы ее прочитали — то позвольте мне просить Вас, Владимир Галактионович: напишите Ивану Егорову в нескольких словах Ваше мнение о недостатках повести! Вольнов — парень упрямый, работающий, к нему можно предъявлять требования высокие, это будет полезно ему. Посылаю Вам три мои книжки. «Проходящий» — Ваше слово из рассказа «Река играет», — это любимый мой рассказ; я думаю, что он очень помог мне в понимании «русской души» — души тех людей, которые, год поработав, — десять лет отдыхают в грязи и всяческом хаосе. Говорят, я довольно удачно читал рабочим реферат, темой которого была роль Тюлина в русской истории, — у меня вышло так, что и Минин, и Болотников, и Пугачев — все Тюлины! Что поделаешь? «Не факты из законов, а законы из фактов».
На-днях получил очень постыдную книгу: «Десятилетие ресторана «Вена». Литературно-художественный сборник». Это — нечто вроде «Календаря писателей», но, пожалуй, еще пошлее. Сколько бесстыдников развелось на Руси — жуть берет!
И когда думаешь — надо ехать домой, то первым вопросом является: «А как ты встретишься с этими?» Отчаянно неловко будет.
Посмотрел я литературу «эгофутуристов», и, на мой взгляд, это прежде всего — неискренно, это — холодный расчет нигилистов, желающих во что бы то ни стало обратить на себя внимание и пожевать кусочек — хоть маленький! — сладкого пирога славы.
В то время как у нас балуются и скандалят, здесь непрерывно идет большая культурная работа. Крайне интересно следить, как быстро растет внимание юга Италии к России, — внимание умное и всестороннее. В его основе лежит, конечно, экономический интерес — нужда в дереве, хлебе, угле, в развитии транспортного судоходства, но вместе с этим растет и общий интерес к России.
Затеяли мы на Капри русско-италийскую библиотеку» видели бы Вы, как любезно снабжают ее книгами различные официальные учреждения — министерства, парламент, ученые общества и т. д., — даже неловко: присылают многотомные дорогие издания, а мы пока не можем соответствовать, и библиотека очень мало — русская. Затеваем два сборника: на итальянском языке «Русские об Италии», на русском — «Итальянцы о России».
Здесь — вообще — хочется работать, и, если бы были более привычны к этому прекрасному занятию, можно бы сделать много. Но привычка к работе у нас слабо развита, и гораздо охотнее мы ссоримся, спорим и вздорим.
Сейчас здесь — русские экскурсанты, каждую неделю бывают две экскурсии, по 50 человек с лишком. Люди — со всех концов России, преобладает народ среднего достатка, народные учителя — в меньшинстве, иногда на всю группу их 5–6 человек. Всю эту публику я вижу и — вижу: сильно изменился русский человек! И нехорош главный признак изменения, ибо это — общее всем понижение социального интереса, социального чувства. В Риме экскурсантов водит по музеям некто Грифцов, автор бездарной книжки «Три мыслителя: Мережковский, Розанов, Шестов». Он говорит сырым русским людям, что Рафаэль — бездарен, Венера Капитолийская — урод и прочее, что ныне принято. Слушают и восхищаются: как смело, как ново! А одна дама в лиловых чулках, строго поглядев на меня в какой-то очень большой и уродливый лорнет, спросила кислым тоном:
— Вы все еще не вылечились от этих социализмов?
Петербургская учительница любезно осведомилась:
— Вы еще пишете или уже — перестали?
Есть, разумеется, очень живые фигуры, очень интересные люди, но — они скромны и мало заметны. Конечно — в каждой группе свой шпион, все это знают, все его боятся, благоразумные люди шопотом предупреждают, что нужно быть осторожнее в речах, иначе — «узнают, и — дело погибнет». Дело же поставлено дорого, плохо и утомительно. Отмена общего паспорта совершенно лишила народ[ных] учителей возможности принимать участие в экскурсиях. И все это очень злит, возмущает.
Вот как расписался, — Вы извините меня! Сердечно желаю доброго здоровья. Кланяюсь Евдокии Семеновне.
Всего, всего хорошего!
