им. Ну да не будем о грустном, всякое в жизни бывает. Умом и сердцем помню моего Силыча и люблю зазубринку о нём, хотя знакомы мы были, кажется, всего сутки или чуть больше. Возле него я имел счастье и честь прикоснуться лично к тайне его человеческой натуры. А внешне что он? Низенький, худосочный, годами под уклон, измотанный трудами, курящий, выпивающий, простой деревенский мужичок. Воистину, совсем ничего тайного или таинственного, особенного в нём нет. И слова произносил хотя минутами веские, но обычные, зачастую матерные. Глаза боятся, а руки делают, – кажется, так сказал он тогда и с великой неохотой вылез из тёплой кабины грузовика. Добавил: вдохнул, мол, – выдохнул и – попёр. Где наша не пропадала. Даже на самой страшенной войне не пропала – одолели-таки супостата. Так он закончил свою речь и приступил, как к чему-то будничному, к работе. А потом затеялась жуть: таскать пришлось в гору, за полкилометра, не меньше. И каждая буржуйка, в весёлой хмурости уточнил Силыч, весом и объёмом с доброго поросёнка. Ходили туда-обратно по корявому, острому, мокрому льду. Подскользнись, упади – расшибёшься в кровь, даже рискуешь покалечиться. Путь в потёмках нащупывали ногами, носочками. И как же мы умудрились вдвоём с ним перетаскать целый грузовик этих громоздких, неподъёмных железных поросят? Не понимаю. С нами, правда, вместе какое-то время работал тоненький паренёк шофер, но он с половины полностью изнемог, истощился и – сдался, повалился в сугроб. Теперь я отчётливее понимаю, что тягота труда была по плечу никак не троим и даже не десятерым мужикам. Я, здоровяк, после десятой ходки взмолился в себе и готов был к чертям собачьим отправить такое развлечение. Мой же щуплый Силыч, хотя гнулся и кряхтел, а таскал и таскал, потихоньку, осторожненько, размеренно. Он ни разу не передохнул, не остановился, кроме как для загрузки или сбрасывания очередного поросёнка. Понимаю, что он и я – люди волевые, что называется, крепкие орешки. Но что подпитывало нашу волю, характер, норов? Я, ладно, природно дюжий человек, что там – бугай, но в чём
его сила? – спрашивал я себя тогда. В этом тщедушном, изработанном тельце разве может быть столько энергии и неуклонности?»
Розпрягайте, хлопцi, конi!
Та лягайте спочивать,
А я пiду в сад зелений,
В сад криниченьку копать…
«Про себя говорю однозначно и без пощады – меня, когда на людях проявляю себя, нередко подпитывает банальное самолюбие. Я бываю амбициозен и заносчив до сумасшествия. Но про Силыча так ни тогда, ни теперь сказать не могу и не скажу. Он что-то иное. Я спросил у него на ходу, откуда силы такие недюжинные? Он ответил попросту, не раздумывая, не умничая, что от земли-де родной да от батьки, мол, да и вообще, все они тут в тайге хотя и не мясистые, не гладкие, но жилистые. И силу свою не без гордости назвал жильной. Пояснил, что, видите ли, им, тутошним, непозволительно быть слабыми и чахлыми. Помолчал, усмехнулся в заиндевелый ус, сказал, попробуй-ка жилистое мясо играючи умять. Дёсны, мол, порвёшь, а то и зубы сломаешь. Вот она, жильная-то сила. И обобщил, что, мол, ни жизнь, ни даже сама судьба не запросто упишут их, местных жилистых. Хорошо говорил! Но жилы, понятно, жилами, а всё же сила-то, сила наша, силушка отчего в этих людях? Вот, к примеру, Фёдор Тихоныч, мужик тоже из местных, таёжных, но, однако, не очень чтобы жилистый и к тому же мясисто тяжеловат, с брюшком, что ни говори, стар уже, и подраненный на фронте, но какая же в нём завидная выдержка и воля! Мы вчетвером отдыхали, а он, хоть бы что ему, работа́л! Сила человек! Я долго и настойчиво подыскивал наиболее точные и укладистые слова, объясняющие проявления необычных, особенных сил в человеке в ответственные моменты его жизни, но принял умом и сердцем всего одно. И слово это – дух. И именно применительно к Силычу оно, это удивительное, но всё же малопонятное, хотя и с десятью подробными растолкованиями в разных словарях, какое-то в смысловом отношении эфирное – но не эфемерное! – вот именно оно, это загадочное и приманчивое слово, по моим ощущениям, вернее всего и подходит».
Стою на полустаночке
В цветастом полушалочке,
А мимо пролетают поезда.
А рельсы-то, как водится,
У горизонта сходятся.
Где ж вы, мои весенние года?..
«Да, нас поддерживал и вёл в гору по той неверной, корявой дороге наш дух. И вчера и сейчас, на пожаре и на разборке избы, он тоже со всеми нами. Однако что такое дух? Как измерить его силу, степени, обличья проявления, что ли? От верующих слышал, что дух якобы есть образ существа божьего в каждом человеке. То есть каждый человек хотя бы немножно, но бог. А бог, для них самоочевидно, – это сила сил. Не знаю, не знаю. Я матёрый атеист и никогда не верил и не поверю в поповские бредни, однако дух в себе чую. И в других людях чую, и в верующих, и в неверующих, и в правильных, и в неправильных личностях, – во всяких разных. Но что, что, наконец-то, такое сам дух? Может быть, дух и совесть одно и то же и только в оттенках различаются, а потому и называются разными словами? Как понять?»
Валенки да валенки,
Эх, да не подшиты, стареньки.
Нельзя валенки подшить —
Не в чем к миленькой сходить…
«Вот она, жизнь! А ты в какие словесные красивости, а значит, в выдумки от неё пытаешься сейчас увильнуть? Дух ему, видите ли, нужно понять. Но не о том ли, уважаемый любомудр, ты рассуждаешь и силишься вывести для себя какую-то универсальную или итоговую мысль, едва не формулу или теорему, о чём уже давно и надёжно сказал Фёдор Тютчев: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…»? Значит, и нас умом не понять? Значит, и к нам всем с общей меркой не подходи, чужак? Опять-таки, хотя и великим поэтом, но мудрёно сказано. Красиво и завлекательно выражена мысль, народу льстят слова, а потому нравятся: вот-де мы каковские! Слова, слова? Но, возможно, суть явления именно так и обстоит? Стоп, мысль-тройка! Разогналась, гляжу! А ведь мне надо работать. Со всеми вместе: я в бригаде. Не до тебя, любезная. Венец за венцом снимаем – разошлись, раззадорились, однако. Хоп-па,
