XI
Недели через две на вокзале Варшавской железной дороги доктор и Агния Дмитриевна провожали Евлалию и Литу, уезжавших за границу.
Антипьевна ехала с ними. Круглое лицо ее выражало и страх, и радость, и изумление — всё сразу. Она, как наседка цыплят, собирала под свою мантилью разные узелки и корзиночки с тем, что она считала необходимым в путешествии. Можно было подумать, что вместо приличного местечка возле Генуи, где, по совету доктора, они должны были провести зиму, ее везли куда-нибудь в дикую землю, — такие вещи она забрала с собой. Тут было все — начиная с чая и баночек с вареньем и кончая утюгом, фунтом свечей и пузырьком лампадного масла.
Агния Дмитриевна прямо глазам своим не верила. Поездку сестры она не одобряла и находила, что «баловство одно — возить девчонку по заграницам». Довольно было бы поить ее рыбьим жиром. Но тем не менее за сестру она по-своему была рада и привезла ей на вокзал поклон от бабушки и икону Богородицы Одигитрии — помощницы в пути.
— Смотри, Антипьевна, чтобы деньги-то у вас не вытащили! — наставляла она. — То из комнаты не выходили, а то сразу вон куда! Ох, грехи, грехи!
Антипьевна успокаивала ее:
— Не бойтесь, Агния Дмитриевна, я глаз не сомкну, небось не вытащат!..
Тем временем доктор прощался с Евлалией.
— Я рад, что вы едете: эта поездка вам не меньше пользы принесет, чем Лите, — говорил он ей.
— Рады, что я уеду?.. — шутливо переспросила Евлалия. Она еще не привыкла шутить, и улыбка ее была какая-то робкая и светлая, как молодая весна.
— Ну вот! Отлично знаете… — смутился доктор. — Писать-то будете?
— Конечно, милый Сергей Петрович! — отвечала она, глядя на него благодарными глазами.
— Ну то-то… а то ведь я скучать буду! — И у него слегка дрогнул голос, но он постарался улыбкой скрыть подступившее волнение.
— А вы знаете что… приезжайте к нам, когда соскучитесь! — тихо промолвила она, глядя в сторону.
У него глаза заблестели:
— Евлалия Дмитриевна, а если я вас на слове поймаю и приеду к вам на Рождество?
Она порозовела и шепнула:
— Так мы будем очень рады, правда ведь, Лита? — спросила она прижавшуюся к ней Литу.
— Еще бы! — вскричала та.
Доктор наклонился и крепко поцеловал слегка дрожавшую руку Евлалии. И потом опять взглянул ей в глаза, и она тоже посмотрела в мужественные, добрые глаза доктора и поняла, что больше не одна на свете.
Зазвонил звонок.
— Господи, батюшки! Уедут! — закричала Антипьевна и метнулась к вагону. Поднялась суматоха, начались прощальные поцелуи.
— Счастливый путь! Пиши, как доехали!
— Литочка, матушка, держи корзиночку-то… тут пирожки жареные… Господи, никак молоко разбилось!
— Садись же, няня!
— Деньги-то, деньги-то берегите!..
— Смотрите же — до Рождества!
Еще звонок, свистки, еще свисток — и поезд тронулся. Евлалия, обняв Литу, смотрела в окно. Няня крестилась, приговаривая:
— В добрый час!
Агния махала платком, а доктор шел вровень с вагоном, сняв шляпу. Последнее, что Евлалия видела, были его добрые, чудные глаза, а последнее, что она слышала, были его слова, полные доброй надежды: «До свиданья. До Рождества!»
Быстро пошел поезд, и не только Литу — еще одну выздоровевшую от тяжкого недуга больную уносил он на этот раз, — уносил к новой жизни, к солнцу, свету и счастью.
