университете… Мы оба знаем, что ты редкий, по-своему уникальный работник! Профессионал, характер. «Нераспространение… Ограничение вооружений… Европейская безопасность…» Это твоя, твоя епархия. Твой конек! Ведь тебе некому было даже послать диссертацию — не нашлось оппонента на твоем уровне! Ты же у нас умница. Рабочая лошадь… Голова!
Он уже стучал по столу, как бы вбивая в Кирилла все эти истины. И сейчас они действительно казались Сергею Венедиктовичу истинами.
— Ты один стоишь пары отделов!
— Ну? — коротко и окончательно успокоившись, сказал Кирилл. — Ну, и что из этого.
— А то… — Тимошин как бы дошел до какой-то вершины, до какой-то двери, которую распахнуть не имел права, не решался… Не знал, лучше или хуже для Кирилла будет распахнуть ее, чтобы он увидел, что там, за ней.
— Кому я перебежал дорогу? — быстро спросил Кирилл и, не давая Тимошину увильнуть, смешаться, добавил: — Ты мне кто, наконец? Враг? Старый приятель? Ну, разберись… В себе-то разберись!
— Честно? — вдруг прямо спросил Сергей, не отводя глаз.
— А как же еще?!
— Я не знаю… Кто я тебе! — твердо сказал Тимошин. Отвернулся. — Я врать — не хочу!
— И на том… Спасибо.
Кириллу вдруг стало так скучно, так противно, что он пожалел, что не уехал на юг и не валялся сейчас, сию минуту, на пляже. С Мариной, с детьми…
Он встал, положил деньги и, не оглядываясь на Тимошина, пошел к выходу. Уже в вестибюле он понял, что Сергей Венедиктович идет за ним. «Обиделся, но не показывает вида», — подумал Кирилл, но сейчас ему это было в общем-то все равно.
Они молча оделись, вышли на улицу.
В небольшом садике, пригибая деревья, буйствовал дождь с ветром, от порывов которого резко раскачивался фонарь. Его неверный свет бился в дрожащем, мокром воздухе. Неожиданная свежесть после жаркой духоты ресторана была пронзительной.
— Ты домой? — обернулся он к Тимошину.
— А куда же еще? — буркнул все более мрачнеющий Сергей Венедиктович. — Ну, вот теперь изжога замучает…
— Поезжай в Карловы Вары!
— И поеду! — зло ответил Тимошин.
— Ну, и поезжай!
— Ну, и поеду!
Как две кошки, только что фыркавшие друг на друга, они в один момент вдруг оба сразу рассмеялись.
— Ох, и идиоты все-таки… Все мы! — Тимошин неожиданно сильно хлопнул Кирилла по плечу. — Да если бы за моей спиной был такой отец, я бы не обращался к какому-то жалкому Тимошину?!
— Да пошел ты! — отпихнул его Кирилл и выбежал на улицу. Ему стало легко, кажется, даже мускулы помолодели, налились силой. Нет, он все же моложе, здоровее и вообще… Счастливее Сереги! Несмотря ни на что…
Никаких такси, конечно, не было… На углу стояли две пары в плащах, под зонтиками, и тоже, безусловно, пытались поймать машину.
— Подождем? Может, кто выйдет из знакомых… — крикнул он жавшемуся под деревом Сергею.
— Тогда чего же под дождь вышли?
— Нечего было свою машину отпускать!
— А ты, что же… Не на своей приехал?
Проехало такси с зеленым огоньком, но не остановилось.
— Гордость московских таксистов неописуема! — уже откровенно злился Серега. — Может, я вернусь? Вызову дежурную?
И Тут одна из десятка машин, стоявших у тротуара, медленно, но как-то неумолимо двинулась и замерла около них.
— Садитесь, — распахнулась дверь «Жигулей».
Тимошин даже отпрянул.
Наклонившись, Кирилл узнал сидящую за рулем Лину.
— Ну? Что ж вы испугались? — подтрунивая над его оторопелостью, сказала она. — Я же говорила? Надо добить вечер…
Оглянувшись, Корсаков увидел, как Жигач уже подсаживает Сергея на заднее сидение.
— А что? Это идея! — согласился Кирилл и, плюхнувшись рядом с Линой, неожиданно спросил: — А выпить у вас дома найдется?
Когда он повернулся к ней со своей свободной, шалой, злой улыбкой, ему показалось, что она давно его узнала. Она должна была его узнать!
4
«Почему Генку искали эти типы?»
Кирилл сел на кровати. Недоуменной ранящей болью ударило воспоминание, которое он все время гнал от себя.
И тут же возникло какое-то неудобное, недоуменное ощущение собственной слабости, нечистоты, проступка, связанного со вчерашним вечером. И не только с квартирой Лины, о которой он инстинктивно запрещал себе думать, но и с бездарным сидением в ресторане. С неопределенностью разговора и неопределенностью самого Тимошина, их отношений. С его, Кирилла, коробящей зависимостью от этого неприятного человека. Его намеки, что Кирилловы дела и плохи и неуловимо сложны. И собственное неспокойствие, выбитость, неуважение к себе.
Вроде бы ничего особенного, неожиданного не было в непривычно маленькой двухкомнатной квартире Лины. Первый этаж в «хрущобе»… Далеко от центра. Долго ехали вдоль какого-то парка. Не слишком чистое, без света, парадное… Какой-то жирный запах дешевой масляной краски. Неубранный дом, пыль, продавленные засаленные подушки, разбитый кафель в совмещенной ванной комнате. Плохо протертые дешевые рюмки с золотым ободочком, как в захудалом ресторане… Старые ковры, случайные книги… Знакомо-забытая претензия на интеллигентность дома, в котором уже нет и надежды на порядок, на счастье. Зачем-то приходивший, очевидно, «свой», участковый, который привел в уныние Сергея Венедиктовича, но был быстро выпровожен Линой.
«Деньги, что ли, она ему дала?»
И среди всего этого — пьяного угодничества Жигача, его, Кириллова, собственного глупого жонглирования названиями громких зарубежных курортов, столиц, знаменитых людей, потуг Сергея казаться «своим в доску», но все время напоминающего о своей значительности, их пьяных перепалок, которые, как видел Кирилл, доставляли Жигачу злое удовлетворение, — среди всего этого помнилось ему только одно… Похудевшее, настороженное, все прощавшее лицо Лины. Все ее существо, как на портретах Модильяни, словно вытянулось… В главном, естественном напряжении отъединилось от них — от дурацких разговоров, плохо скрытых просьб, наушничества, душевной мелочности — и парило (чуть испуганно!) над нехитрым и пошлым вечерним, а потом уже ночным сидением.
Да, он, Корсаков, глупо переводил и переводил разговор на себя и довольно зло и остроумно издевался над Серегой, над его прежним нелепым, провинциальным видом, над его сегодняшней осторожностью. Тимошин обижался, но по старой привычке все равно не вставал из-за
