чем был, — социал-демократом.
Приветствую,
Вячеслав Яковлевич,
Ваша сказка у А. Н. Тихонова, который говорит, что Вы желали переделать сказку. Сказка — хорошая, и она принята «Парусом».
Очерк для «Н[овой] ж[изни]», пожалуй, велик, в нем два фельетона, строк по 400–500. Но — очерк интересный, и я сдал его в редакцию, чтоб Тихон[ов] определил, пойдет ли он в «Н. ж.» или в «Летописи», в отделе «По России».
Уезжаете? Я тоже скоро уеду. Устал все-таки!
Жму руку.
1 [14] июня 1917, Петроград.
Дорогой А[лександр] М[ихайлович]!
Очень прошу Вас помочь мне сбором денег на организацию «Научного института».
Если хотите — пришлю Вам воззваний штук 100–500, — сколько угодно!
Работайте, прошу Вас! Дело — огромного значения, и очень важно привлечь демократию к строительству его.
Крепко жму руку.
1. VI. 17.
25 июля [7 августа] 1917, Петроград.
Вы очень тронули меня за сердце, Валерий Яковлевич, — редко случалось, чтоб я был так глубоко взволнован, как взволновало меня Ваше дружеское письмо и милый Ваш сонет.
Спасибо Вам. Вы — первый литератор, почтивший меня выражением сочувствия, и совершенно искренно говорю Вам — я хотел бы, чтоб Вы остались и единственным. Не сумею объяснить Вам, почему мне хочется, чтоб было так, но — Вы можете верить — я горжусь, что именно Вы прислали мне славное письмо. Мы с Вами редко встречались. Вы мало знаете меня, и мы, вероятно, далеки друг другу по духу нашему, по разнообразию и противоречию интересов, стремлений.
Тем лучше, — Вы поймете это, — тем ценнее для меня Ваше письмо. Спасибо.
Давно и пристально слежу я за Вашей подвижнической жизнью, за Вашей культурной работой, и я всегда говорю о Вас: это самый культурный писатель на Руси! Лучшей похвалы — не знаю; эта — искренна.
Будьте здоровы, Валерий Яковлевич, и — всего доброго!
Меня не очень огорчает травля, поднятая против меня людьми, одичавшими со страха. В 5–6 годах меня обвиняли, что я «работаю на японские деньги» и обокрал Савву Морозова на три миллиона, кажется.
Но — вот что обидно: что это за страна, где все бесчестны, все продаются и где это никого не удивляет, а только злит? Ведь суть-то в том, что это именно не удивляет никого, и это скверная суть, обиднейшая суть для всех нас!
Крепко жму руку.
1 [14] августа 1917, Петроград.
Дорогой Клементий Аркадьевич!
Очень обрадован Вашим письмом и согласием написать для юношества биографию Дарвина, — спасибо Вам!
С радостью принимаю и предложение Аркадия Клементьевича написать биографию Фарадея, — нельзя ли сделать ее так, чтоб она была интересна и для рабочих?
«Летопись», очевидно, выслали по московскому адресу.
С нетерпением жду статью для «Новой жизни», — если «Красное знамя» слишком велико, напишите что-нибудь другое для газеты! Очень прошу! Крысы шовинизма грызут нас неутомимо, и порою бывает трудненько отбиваться от них. Они — какая-то аморфная масса, нечто газообразное, они отравляют незаметно, вызывая порой постыдное раздражение, которое принимает формы, недостойные приличного человека, — каков, например, мой ответ Бурцеву. Мне не следовало отвечать так — не правда ли? Я лучше сделал бы, если б промолчал. Удивительная дрянь этот Бурцев, такой холодный и бездушный. Охранник Белецкий называет его «сыщиком по натуре»
Предложите за перевод Грегори столько, сколько найдете нужным Очень нужны хорошие книги, их совершенно нет, все распродано. А издавать новые — трудно: нет типографии, бумаги, наборщиков и печатников. Цены на типографский труд — баснословны до курьеза!
Ваша «Наука и жизнь» все еще не сдана в набор, — Вы извините это, — невозможно сдать, некуда! Заканчиваем организацию своей типографии, скоро закончим!
Будьте здоровы, всего доброго!
Сердечно приветствую Вашу семью.
1. VIII 17.
Июнь, после 20, 1918, Петроград.
Очень рад получить весточку о Вас, Д[митрий] Н[иколаевич]! Подолгу Вы молчите!
«Летопись» давно закрыта, «Новой жизни» печатать стихов — негде, места нет. Стихи Ваши частью пойдут в журнале «Вестник свободы и культуры», а часть — возвращаю.
Третья строфа «Марсельезы» — слаба, рушник и брага — не уместны после зарева, знамен и т. п. Степана Разина пора оставить в покое, — в бурные дни его всегда выносят на улицу, как икону во время деревенского пожара, а ведь икона-то еретическая!
Сегодня еду в Москву на неделю, очень занят!
Будьте здоровы, дорогой!
Пришлите книжку.
31 августа 1918, Петроград.
Ужасно огорчены, беспокоимся, сердечно желаем скорейшего выздоровления, будьте бодры духом.
М. Горький.
Мария Андреева.
Октябрь, до 10, 1918, Петроград.
Почтенный Пров Михайлович!
Примите сердечную мою благодарность за то лестное для меня отношение, которым Вы и Александр Иванович Сумбатов почтили мою пьесу, — кстати скажу, написанную наспех и изобилующую недостатками.
Поговорить о ней с Вами я весьма желал бы, надеясь и даже будучи уверен, что добрая беседа помогла бы мне исправить некоторые неясности пьесы и тем облегчить Ваш и Ваших товарищей труд.
Я буду в Москве между 10-м и 15-м числами и тогда попрошу Вас устроить беседу о пьесе.
Желаю Вам всего доброго и прошу передать привет мой А. И. Сумбатову.
Дорогой
Анатолий Васильевич!
По расчету И. П. Ладыжникова издание сочинений Герцена в 20 томах при тираже в 25 000 экз. будет стоить 2 600 000 р., продажная цена тома — 10 р., а экземпляра — 200.
Но, несмотря на такую дороговизну, я лично все-таки высказался бы за издание. Это было бы первое действительно полное собрание сочинений Герцена, которого мы все-таки мало знаем, — как об этом свидетельствуют 8 томов,
