Еще в одном милютинском доме шестнадцатилетняя Лена Проскурина, она же Пинк, подошла поздним вечером – примерно через час после той грозы - к зеркалу и критически себя осмотрела, даже высовывая язык.
«Нет, не буду я делать пирсинг!» - решила она. – «Мама права! Это не просто глупо, а очень глупо!»
И тут же мысли Лены потекли и дальше в соответствующем направлении. Вспоминая свои последние стычки и споры с матерью и с отцом, Лена принялась краснеть от стыда, а потом вдруг так на себя рассердилась, что сказала своему отражению:
- Ты идиотка, ясно? И за всю свою глупость заслуживаешь самого жестокого наказания!
И Лена, немного подумав, вдруг сделала совершенно неожиданную даже для себя вещь: она скинула свои домашние шорты, сняла трусики, и, вытащив из своих джинсов ремень, отправилась в комнату к маме.
Мама, Эльвира Михайловна, почему-то стояла в комнате лицом к двери, как будто бы зная, что дочь сейчас войдет.
И, увидев Лену в одной маечке, она ничуть не удивилась, а только молча указала глазами на диван.
Лена отдала ремень маме, и, став у дивана на колени, легла на него животом, предоставив свою голую попу в полное мамино распоряжение.
Эльвира Михайловна, подняв маечку дочери повыше, сказала:
- Попу не напрягай! Будет больнее.
- Хорошо, мамочка! – послушным голосом отозвалась Лена.
И мамочка, взяв в руки ремень поухватистее, принялась пороть дочь без всякого снисхождения, но и без лишней жестокости. Это было наказание не ради боли, а ради острастки!
Вскоре вся Ленина попа сплошь покрылась красными полосами. При этом Эльвира Михайловна не чувствовала никакого исступления или гнева. Она просто делала то, что хотела сделать уже давным-давно, да все как-то руки не доходили!
Лена же, вцепившись руками в диван, терпела материнскую порку молча, только шумно дыша и чувствуя в душе неожиданное для себя умиротворение. А попа ее в это время уже вся горела огнем!
Наконец, Эльвира Михайловна опустила ремень и сказала:
- Ну вот, на сегодня хватит. Вставай, доча.
С некоторым трудом поднявшись на ноги – ах, как горела попа! – Лена повернулась к маме, и, обняв ее, сквозь слезы раскаяния прошептала:
- Мамочка, я больше не буду так себя вести!
- Так – это как? – спросила мама, обнимая дочь и поглаживая ее утешительно по спинке. Ленина попа сейчас была слишком чувствительной, чтобы ее поглаживать!
- Так, как вела! – пояснила Лена. – Теперь я буду себя вести хорошо.
- Я тебе верю. – просто сказала Эльвира Михайловна. – Но имей в виду, что в случае чего ремень тебя ждет!..
- Хорошо, мамочка. – прошептала Лена.
И обняла маму еще крепче.
Тем же вечером отведал маминой крепкой руки и тринадцатилетний Игорь Никитин. Правда, ни о чем подобном он маму не просил. Но не посмел сопротивляться, когда мама решительно сняла с него джинсы и трусы, и, уложив к себе на колени вниз животом, довольно чувствительно отшлепала.
Оба – и мама Игоря, Надежда Викторовна, и он сам – знали, что это наказание Игорь вполне заслужил. Уж очень много было за ним опасных шалостей и проказ, и в школе, и дома. Уж очень часто и его родители, и школьные учителя хватались за голову, не зная, что с ним делать.
Но зато и последовавшее за отшлепыванием примирение с мамой оказалось таким приятным! Игорь даже слегка всплакнул маме в плечо, но вовсе не из-за боли, а из-за того, что он всей душой ощутил сладость собственного чистосердечного раскаяния и встречную теплую волну маминого прощения.
И вновь такую ласковую мамину руку, которой она поглаживала его по горячей попе…
После этого мама выкупала его в ванной, как маленького, и уложила спать, нарядив почему-то не в пижаму, а в ночную рубашку. И это показалось им обоим настолько естественным, что даже и тени сомнения не мелькнуло ни у кого из них в голове.
Уложив Игоря в постель, Надежда Викторовна заботливо поправила кружева на его ночнушке, накрыла одеялом и поцеловала в щечку.
- Спокойной ночи, детка! – прошептала она.
- Спокойной ночи, мамочка! – улыбнувшись, ответил Игорь.
И тут же уснул.
3
Той ночью в городке Милютине произошло еще много самых разных событий, основа у которых была одна и та же – умиротворение, примирение, понимание...
А утром, войдя в комнату к сыну, младшая дочь Андрея Палыча Сосновского, Мария Андреевна, увидела, что ее Женя сидит на пуфике рядом с заправленной постелью совершенно голый, в классической позе мыслителя.
На постели лежали небрежно брошенные пижама, трусики, школьный костюм Жени и рубашка.
Вид сына голышом Марию Андреевну нисколько не удивил, поскольку Женя, как и его двоюродный брат, с раннего детства предпочитал обходиться дома без одежды. По правде говоря, в милютинских семьях вообще было не принято в семейной обстановке и во время летних купаний на речке Милютинке обременять детей какой-либо одеждой.
Милютинцы и вообще отличались тем, что многие вещи в жизни принимали как данность. «Что естественно – то не безобразно!» - это была любимая пословица местных жителей.
Хотя разные безобразия, к сожалению, происходили и в Милютине. Но все они не доходили тут до каких-то жутких крайностей, имевших место в других местах. Злостные хулиганства и, допустим, квартирные кражи в Милютине были чрезвычайно редки, а смертоубийств не бывало никогда.
В общем, Милютин всегда был не совсем обычным городом.
Так что все неслучайно в этой жизни. Не случайно в Милютине родился великий ученый Андрей Палыч Сосновский. Не случайно именно в Милютине находился тот подземный источник чистой воды. Не случайным был тот взрыв в лаборатории Андрея Палыча.
Но милютинцы были таки люди и ничто человеческое им было не чуждо.
Поэтому вид разбросанной одежды Марию Андреевну рассердил.
- Это что за новости? – строго сказала она. – Тебе через полчаса выходить, а ты сидишь голый. Быстро одевайся!
Женя посмотрел на маму растерянным взглядом, встал со стула и сказал:
- Мам, я пытался… У меня не получается!..
- Что не получается? – тоже растерялась слегка Мария Андреевна.
- Одеваться…
- Ну что мне теперь, самой тебя одевать? – всплеснула Мария Андреевна руками.
Неожиданно эта идея очень ей понравилась.
Подхватив с постели трусики сына, Мария Андреевна бодро скомандовала:
- Ну-ка, ножки сюда!…
И в тот же миг она ощутила, что руки ее не слушаются!..
Вот тут Мария Андреевна перепугалась. Она поняла, что руки не просто ее не слушаются – она их совершенно не чувствует! Пальцы ее разжались, трусики упали на пол, и тут же в руки Марии Андреевны вернулись все ощущения.
Она ошеломленно взглянула на сына.
- Вот, видишь? – сказал он. – У меня то же самое.
- Но что же это такое?.. – прошептала Мария Андреевна.
И тут из гостиной послышался звонок городского телефон. Мария Андреевна стремительно подбежала к нему и схватила трубку.
- Привет! – услышала она голос сестры. – Как дела?..
- Привет… Нормально. А что?
- Женьку одела в школу?..
- Нет еще…
- И неудивительно. И не получится! Скажи спасибо нашему папочке. Доэскпериментировался!
- Аня, я не понимаю… Ты о чем?..
- Ну, так сразу и не объяснишь… Я с папой целое утро сегодня разбиралась. В общем, я отправила к тебе Сашку, он заодно несет одежки для Женьки.
- Одежки? Для Женьки?..
- Да. Как нарядишь, отправляй в школу. Пусть хоть и с опозданием! Потом позвонишь, поговорим. Впрочем, ты сейчас и сама все поймешь!..
Анна Андреевна положила трубку. Мария Андреевна, в полном смятении, положила свою.
И тут раздался звонок в двери.
Мария Андреевна помчалась открывать.
За дверью стоял ее племянник Саша.
В нарядном платьице.
Коротеньком, намного выше колен, без воротника и с рукавчиками-крылышками.
Платье было сшито из ярко-оранжевой ткани, с красивыми разноцветными цветочками и на Саше смотрелось просто чудесно.
То есть, это Саша в платьице выглядел просто чудесно. Его вид дополняли два белоснежных банта в прическе, и белые короткие носочки с оборочками. Обут Саша был сегодня, правда, в свои обычные кроссовки.
