Хлоя. Незачем было переезжать. Спокойно могла бы оставить себе дом в Сент-Джонз-Вуде.
Грейс. Ничего не могла. Он продан. Мне нужны были деньги. Сколько можно было морочить покупателя. Его жена каждую минуту рожала детей, он каждую минуту жаловался, и в конце концов меня выставили на улицу — образно говоря. Скваттеры[21] за меня, бездомную, не вступились.
Хлоя. Но ведь дом — это все твое состояние. Ну кончатся эти деньги — что ты будешь делать, Грейс?
Грейс. Умру. Мерзкий здесь район, правда? Эдакая резервация для среднего класса. Полно подслеповатых теток с кудряшками, одетых во все кожаное, и каждая — с плюшевым мишкой. А нормальных людей выжили. Что за помойка творилась в квартире, когда я въезжала, — ты себе не представляешь. Пять человек детей, папаша в тюрьме, у мамаши туберкулез, пол записан до того, что хлюпает под ногами. Я было попробовала его покрасить — все равно вонища, позвала мастеров настилать новый. Только сняли половицы, въезжает Себастьян и говорит, что тогда уж имеет смысл привести в порядок всю квартиру, стали ломать перегородки — приходят из муниципального совета и заявляют, что это вовсе не перегородки, а несущие стены, и такая перестройка незаконна, и где у нас на нее разрешение — ну, мастера, естественно, махнули рукой и ушли. Я заплатила им вперед — Себастьян надоумил, говорит, так полагается, чтобы показать, что ты им доверяешь. Потом Себастьян заказал знакомому архитектору эскизы и напал в пивной на других мастеров — это они здесь устроили разгром, они вообще-то с киностудии, но решили заняться другой работой, ты ведь знаешь, что происходит в кинопромышленности, — но тут соседи состряпали кляузу, что от наших затей может пострадать внешний вид дома, а мастеров тем временем все-таки пригласили на картину, и нельзя было отказаться — фильм снимали в Белфасте, и первоначальная группа распалась — ну что тебе объяснять. Сама все знаешь. Хлопот не оберешься с этой недвижимостью.
Хлоя. Что случилось с туберкулезной мамашей?
Грейс. Тебя только это интересует?
Хлоя. Да.
Грейс. Не знаю. Не спрашивала. По-моему, какое-то агентство переселило ее куда-то на окраину. Я ей дала тысячу фунтов, чтобы освободила мне квартиру. Для такой, как она, это состояние.
Хлоя. А где комната Стэнопа?
Грейс. Это надо спросить у архитектора. У него задумано нечто вроде подвесного скворечника для гостей. Откровенно говоря, он не внушает мне доверия. Одни эскизы на скорую руку, да бездна выдумки, да много разговоров — и никаких конкретных цифр.
Хлоя. Тогда зачем было нанимать?
Грейс. Это приятель Себастьяна.
Хлоя. Но это твои деньги.
Грейс. Не мои, а Кристи. Лежит он сейчас в могиле — или в урне, это несущественно, — и радуется, что я такая растяпа. Я в жизни сама не заработала гроша, в том смысле, как это принято понимать. Не знала бы, с какой стороны подступиться, в случае надобности. Вот петь в опере — это бы я не прочь, заметь себе.
Хлоя. Как твоя мама?
Грейс. Ой нет, только не как мама. Я и забыла про нее. Если это семейное, тогда я пас, терпеть не могу. Как у Стэнопа насчет музыкальности?
Хлоя. Никогда никаких разговоров на эту тему, только о футболе. Это же твой сын, а не мой. Тебе же табели присылают из школы, в любое время можешь справиться по соответствующей рубрике — «Посторонние увлечения», вероятно.
Грейс. Не читаю я школьные табели. Их следовало бы вообще упразднить. Нечего вторгаться к ребенку в душу. Школа обязана обеспечить ему анонимность.
Хлоя. В таком случае Стэнопу, пожалуй, лучше учиться в обычной, государственной. Тем более что он и сам туда рвется.
Грейс. Вечно ты, Хлоя, потакаешь детям. Ну что может Стэноп смыслить, в его-то годы? Ему несравненно лучше в частном интернате. Хорошие учителя, первоклассное оборудование, великолепный спортивный комплекс, да и друзей уже, должно быть, тьма.
Хлоя. Он не из тех, кто легко заводит себе друзей.
Грейс. Тогда подумай, как ему будет плохо в обычной школе.
Хлоя. Ты ему сама говорила, что он в интернате, только пока у тебя не устроится с постоянным жильем.
Грейс. Да? А это, по-твоему, называется — устроилось? И нет у меня доверия к этому архитектору. Я лично сомневаюсь, чтобы Стэнопу понравилось жить в подвесном скворечнике, а ты? Нет уж, пускай остается там, где есть. И не отдам я его ни в какую обычную школу, что это ему вздумалось?
Хлоя. Он хочет играть не в регби, а в футбол.
Грейс. Вот видишь, глупости, и больше ничего. К тому же с таким дурацким именем, как Стэноп, его только засмеют среди всей этой шпаны.
Социальные позиции Грейс меняет одновременно с возлюбленными, как меняет цвет хамелеон, смотря по тому, к какому камню он приник. Однако ревнивая жажда привилегий нет-нет да и дает себя знать. В данное время Грейс не задумываясь взорвет Итон — или по крайней мере запалит фитиль взрывчатки, подложенной Себастьяном, — однако сына в обычную школу не отдаст.
Хлоя. Это ты его так назвала, Грейс. Требовала, чтобы непременно был Стэноп, хотя все тебя отговаривали.
Грейс. Что ж, согласна, весь эпизод со Стэнопом — нелепость. Надо было сделать аборт. Зря я тебя послушалась, Хлоя. Стэноп — на твоей совести. Нравится тебе мое платье?
Хлоя. Нет.
На Грейс — темно-синее шелковое платье, сшитое году в 1946, подол у него неровный, швы разлезлись. Оно печально опало на маленькой груди Грейс, как бы тоскуя о более мощных формах прежней владелицы.
Грейс. Правда? А мне нравится. Купила на Портобелло[22]. Такое было у Марджориной матери. Вдруг это оно и есть, как ты думаешь? Мне всегда хотелось стать похожей на Элен.
Хлоя. Вот и стала.
Это говорится без приязни.
Январь 1945 года. Элен вернулась из Нью-Йорка и внезапно объявляется в «Тополях». Восемь часов утра, землю припорошил снежок. Элен сует в дрожащую руку Марджори десять шиллингов и преподносит Эстер Сонгфорд банку лососины. Эстер заметно отяжелела — у нее отекают ноги, ее мучает одышка, — задыхаясь, она с грехом пополам бормочет слова благодарности.
— С Эстер все благополучно? — Элен, сама участливость, увлекает Эдвина в сторону. — Она ужасно выглядит!
Элен не заглушила мотор своего «бэби-остина». Она приехала всего на минутку. Ее пассажир, с лицом серым и перекошенным, стоит на дороге, притоптывая ногами от холода, и отказывается войти в дом. Он, как объясняет Элен, политический деятель, лейборист.
— Эстер просто растолстела, — говорит Эдвин. — Объедается картошкой. Совершенно распустилась.
— Сейчас никому нельзя распускаться, — говорит Элен. — Мы выигрываем войну, но нам еще предстоит выиграть мир.
Элен, даже в восемь утра, элегантна. На ней тонкое темно-синее платье в точечку, с подложенными плечами и юбкой в складку, меховое манто и нейлоновые чулки, доселе не виданные в Алдене. Туфли — нового фасона, на танкетке. Волосы, высоко поднятые спереди, гладко обтекают голову, а у плеч вновь вздымаются полукругом, точно морская волна, которая раздумала обрушиться. Подобный эффект достигается ценой немалых усилий, однако последняя мода требует, чтобы волосы меньше всего напоминали самих себя, то же относится и к лицу. Природные изъяны кожи скрыты под толстым слоем густых, как тесто, апельсинового оттенка румян; бантик из ярко-красной помады вносит существенные поправки в очертания рта, каким его замыслил создать господь бог.
Вид у Элен ненатуральный, зато прелестный. Эстер плотнее кутается в старенький капот и, прижимая к себе банку лососины, опускается на стул, облегчает нагрузку на свои несчастные больные ноги. Ей постоянно нездоровится.
— Я на одну минуту, милые, — говорит Элен, и все обступают ее, теснясь, точно пчелы вокруг банки с медом. — Марджори, собирайся-ка в конце недели обратно в Лондон.
— Что вы, как можно — под бомбежку, — подает голос со стула Эстер Сонгфорд. Элен не удостаивает ее вниманием.
— Но мне сейчас нельзя уезжать, — говорит Марджори. — Как же тогда экзамены на аттестат зрелости? И вступительные, в институт?
Эдвин, насупясь, бросает на нее неодобрительный взгляд.
— Кого ты больше любишь — отца или школу? — говорит Элен. — То-то. Есть основания полагать, что его в скором времени репатриируют, во имя гуманности. После всего, что он перенес, ему захочется, чтобы его окружали близкие. А теперь мне пора мчаться дальше. Джон спешит на очень важное совещание. Я обещала, что подвезу его, это куда уютней, чем на поезде, только нельзя выключать мотор, он потом никак не заводится. Я его уверяю, что не беда, если опоздает, такую важную персону будут с восторгом ждать хоть целый день, но он все-таки страшно волнуется.
