Патрик Бейтс отвечает за зрелищное обслуживание[17]местной летной части. У священника повышается кровяное давление, и какое-то время за танцы, вист, праздники урожая, сбор макулатуры и металлолома и тому подобное в деревне отвечает тоже Патрик. Он как будто озадачен, что ему досталось такое занятие, а впрочем, оно, несомненно, предпочтительнее, чем быть, допустим, хвостовым стрелком, вроде тех, чьи останки регулярно вымывают шлангом из вернувшихся с задания самолетов. Не для того он, Патрик, так далеко пошел, едва начав жить, чтобы так унизительно кончить, о чем он и заявляет во всеуслышание в «Укромном уголке».
Не всякого будут после таких слов угощать выпивкой, но популярность и обаяние Патрика Бейтса безграничны.
Один Эдвин Сонгфорд, как ни странно, относится к нему в эти дни с недоверием, видит губительный оскал за белозубой улыбкой, чует паразитический душок конечного умысла, смутно прозревает в будущем опустошенность и распад. Да только кому в эти дни охота прислушиваться к суждениям Эдвина Сонгфорда? В мире столько перемен, в Эдвине Сонгфорде — никаких. Брюшко у Эдвина оттопырилось от пива, что ни вечер он с пеной у рта громит тех, кто вынашивает идеи социализма, бастует, нанимает на работу женщин, — он требует, чтобы махинации на черном рынке и половые извращения карались смертной казнью. Кто будет слушать, когда он излагает свои сомнения касательно Патрика? Разве что Эстер, да и то по необходимости.
Миссис Сонгфорд берет из рук Хлои чашку чаю.
— Спасибо тебе, милая. У меня страшная сухость в горле. Не проходит со дня концерта. Должно быть, перенапрягла связки. Эдвин, вероятно, совершенно прав — незачем выставлять себя на посмешище. Воистину не стоит труда. Да и горло меня тревожит. Моя мать умерла от мучительной болезни — она сперва поражает одно, а потом расползается повсюду. У нее перешла на горло. Отец требовал, чтобы мы каждый кусок пережевывали шестьдесят четыре раза, для сохранения слизистой желудка. Чудеснейший был человек, однако, как я теперь вижу, не без причуд в отношении еды. Говорить за едой нам воспрещалось строго-настрого. Мать, естественно, ничего не могла поделать, раз вышла замуж — терпи, но атмосфера в доме была безрадостная. Унывать никак нельзя, и я бодрюсь изо всех сил, не хочу стать такой же, как мама, а когда подумаешь, каково на фронте нашим бедным солдатикам, то видишь, что в сравнении с этим все твои горести — ничто.
Не последняя среди горестей Эстер — Грейс, бутон, для которого близится пора расцвета. В пол-одиннадцатого, когда мать уже в постели, а отец дотягивает последнюю кружку в «Розе и короне», Грейс крадется прочь из «Тополей». Она подстерегает Патрика, когда он выходит из общего бара. До ворот лагеря, в котором размещается летная часть, они с Патриком идут вдвоем.
Что происходит по дороге?
Кто знает… но вид у Грейс лукавый и ублаженный, и Хлоя ненавидит ее, как никогда раньше и никогда потом — хотя и не последний раз в жизни.
На Хлою в присутствии Патрика нападает столбняк. Грейс при нем выставляет себя напоказ, Марджори его развлекает; Хлоя способна лишь сидеть с пересохшим ртом и пялить глаза.
Все три учатся теперь в Челмсфордской классической школе. Темно-синие сарафаны в складку, перехваченные на поясе (о талии пока говорить не приходится) шнуром. Белая блузка. Галстук в полоску. Панама летом, фетровая шляпа зимой, и отсидка после уроков, если поймают с непокрытой головой. Черные, штопаные фильдеперсовые чулки и — в зимнее время — комбинация.
Комбинацию (слово имеет двоякий смысл, но употреблялось всегда лишь в одном) натягивали на голое тело. Она начиналась у горла и кончалась почти у колен. Из жесткой, кусачей желтовато-белой шерстяной фланели, у горла застегивалась на дряблые пуговицы, которые с трудом пролезали в тугие петли (обметанные по тесьме, чтобы не лохматились), а снизу — на два встречных язычка, которые удобно расстегивать в уборной.
Зимой Грейс поутру выходит из дома в комбинации и на автобусной остановке снимает ее за кустом, даже когда идет снег.
Для Марджори и Хлои важнее не мерзнуть.
Марджори перестала писать отцу. Культура больше ничего не значит. В пятнадцать лет все силы девичьей души поглощены самокопанием. (От которого ее всеми силами старается отвлечь классическая школа, заставляя часами готовить уроки.) Из Нью-Йорка приходит письмо от Элен, с припиской, что ее настигло наконец извещение Организации военнопленных, в котором сказано, что Дик, отец Марджори, жив и частично сохранил зрение в одном глазу.
Хлоя, помимо Патрика, влюблена в учителя истории. В обоих случаях ее любовь безнадежна, мучительна и, как уверена Хлоя, свидетельствует о ее испорченности.
Боже сохрани заикнуться о ней кому-нибудь. Хлоя приучается страдать молча.
Грейс не намерена страдать ни в коем случае. После долгих уговоров она вырывает у матери признание, что уже доросла до лифчика. Покупается лифчик. На нем стоит государственный знак: «Практичная одежда»[18]. Он сшит из прочной ткани и имеет сугубо практическое назначение. Дня два Грейс, как другие девочки, ходит с горизонтальным уступом на месте бюста.
Грейс не смиряется с уступом. Снова и снова она кипятит в кастрюле топорный предмет, пока каленая ткань не теряет первоначальные свойства. Потом красит лифчик в черный цвет.
Таким он бросается в глаза учительнице физкультуры, когда, за отсутствием комбинации, беззастенчиво просвечивает сквозь сетчатую спортивную аэртексовскую[19] майку Грейс во время игры в травяной хоккей.
И вызывает нижеследующий диалог.
Учительница. Грейс, милая, по-моему, на тебе не слишком подходящий лифчик.
Грейс. В каком смысле?
Учительница. Приличные девушки не носят черное белье.
Грейс. Почему?
Учительница. Потому что как узнать, чистое оно или нет?
Грейс. Запомнить, когда в последний раз стирано. А потом, если черное, то какая разница? Тем более что в военное время мы все обязаны экономить мыло. А говорят, мужчинам больше нравится черное белье. Как по-вашему, правда это?
Учительница. Только мужчинам определенного сорта. Тем мужчинам, которые будут представлять интерес для тебя, нравится, когда женщина безукоризненно чиста душой и телом, включая белье.
Грейс. Да, вы так думаете? Ну, раз из-за этого столько шума, я буду ходить вообще без лифчика.
И ходит. Все кругом твердят в один голос, что Грейс плохо кончит. Ее едва не исключают из школы за то, что она оказывает дурное влияние на остальных школьниц, однако талант к рисованию спасает дело. Шутка сказать — все школьные коридоры увешаны лже-Ван Гогами работы Грейс.
Марджори, Грейс и Хлоя.
— Ты что-то неважно выглядишь, — говорит Марджори Хлое, когда они наконец покидают «Итальяно». — Нездоровится или из-за того, что ведешь такую жизнь?
— Нездоровится, — говорит Хлоя. — Я веду вполне нормальную жизнь.
— Ты, кстати, знаешь, какой сегодня день? — не унимается Марджори.
Хлоя провожает ее до Телецентра; они шагают по направлению к стадиону «Уайт-сити», мимо вопиющего худосочия парка Шепердс-Буш-Грин. Дизельная гарь щекочет им ноздри.
— Не знаю, — говорит Хлоя. — Какой?
Сегодня.
Сегодня Хлоины дети — плоть от ее плоти, от ее одержимости, ее любви — размечают на английской лужайке площадку для бадминтона. Они сыты; у них нет ни глистов, ни трахомы, ни чахотки. По телеэкрану они знакомы с идеей насилия во всех ее проявлениях, в действительности могли получить о ней представление самое большее по взрыву шутихи на школьной перемене или по разбитой машине, которую, проезжая мимо, увидели на дороге. И незаметно, чтобы они уж очень дивились своей счастливой судьбе.
А ведь кто мог поверить при их появлении на свет, что их ждет такое завидное будущее? Между тем незаметно, чтобы они уж очень ценили жертву Хлои, хоть это ей обязаны тем, что все сложилось для них так благополучно, — если только считать, что это жертва, ибо, в конечном счете, не то ли мы делаем, что хотим?
Это внушает Хлое Оливер, когда она жалуется, что ей трудно справляться с детьми. И кто дает деньги, спрашивает он? Не ты, а я. Верно, думает про себя Хлоя, но тебе-то деньги даются легко. Я же отдаю свое время, энергию, самое жизнь. Дети набираются сил за счет матери; по мере того как крепнут они, она слабеет.
Иниго и Имоджин. Кевин, Кестрел и Стэноп. Бедный Стэноп.
Сегодня Хлоя обедает с Марджори. Затем едет повидаться с Грейс. Кто бы мог подумать, после всего, что им когда-нибудь будет снова приятно видеться друг с другом?
Сегодня Эстер Сонгфорд нет в живых. Там, где некогда росли розы — о луке и капусте мы поминать не станем, — вырос пяток одноэтажных дач. «Тополя» приобрел какой-то подрядчик. Он использует дом как складское помещение для стройматериалов и ждет, когда он обрушится и на его месте разрешат построить роскошный многоквартирный дом. Скоро построят автостраду. Меловой карьер засыпали; там, где когда-то боролись за жизнь и нашли смерть сыновья Блаженной Голубки, пролегла дорога к автостраде.
