Рассуждая таким образом, он успел разобрать багаж и разложить вещи по ящикам. Не прошло и часа, как в углу выстроился ряд начищенной до блеска обуви, а все щетки и прочие аксессуары цивилизованного человека нашли свое законное место.
Он передохнул минуту и занялся своим туалетом.
«И куда теперь? К старым друзьям? Но они, возможно, уже не друзья. А новых нет. Разве что Сент-Арно. Но где их искать? То, что я неделю назад не нашел их на скучном острове, еще не значит, что они вернулись в Берлин. С таким же успехом они могли отправиться не на Нордерней, а на Гельголанд или Шевенинген[113]. Все эти острова одинаковы. Но даже если у меня нет шанса, попытка не пытка.»
Он взял шляпу и трость и отправился на рекогносцировку квартиры Сент-Арно.
Чтобы попасть на Хафенплац, где жили Сент-Арно, нужно было пройти отрезок пути по Кёниггретцер-штрассе, а затем пересечь Потсдамер-плац. Поскольку из-за сооружения канализации и трамвайной остановки центр площади все еще оставался непреодолимым, Гордон попытался обогнуть Потсдамер-плац по периферии, что, разумеется, привело только к новым затруднениям. Как обычно, на краю площади (между трамвайным полотном и линией домов) работал рынок. Рыночные торговки держались «плечом к плечу, сомкнув ряды», и Гордону пришлось преодолевать нешуточные препятствия. Это было нелегко, но и доставляло известное удовольствие. Опасаясь быть раздавленным, Гордон остановился и принялся изучать диспозицию. Вдоль тротуара тянулась длинная цепь торговок малиной и ежевикой, размеченная высокими, похожими на короба корзинами, доверху наполненными иссиня-черными ягодами, о свежести которых свидетельствовал легкий налет пуха. В переднем ряду на крышках картонок и ящиков красовались роскошные ягоды спелой земляники, а между ними – пучки васильков и маков, желтофиолей и незабудок вместе с длинными бечевками, чтобы, по желанию, цветы можно было связать в букет. Эта простота восхищала своей живостью и яркостью красок. Гордон был совершенно очарован, и только вдоволь налюбовавшись картиной и отдышавшись, он двинулся дальше. На углу Кетенерштрассе он повернул направо и зашагал прямиком к Хафенплац.
«Они наверняка живут в доме а-ля Дибич[114]. Немножко Альгамбры[115] было бы вполне в духе моей прекрасной Сесили. В самом деле, у нее миндалевидные глаза и томный, меланхоличный облик, достойный какой-нибудь Зои или Зулейки[116]. Вот только полковник, при всем к нему почтении, не из рода Абенсерагов. И уж конечно, ни малейшего сходства с последним из них[117]. Если даже я a tout prix[118] перемещу его в Мавританию, из него не получится ни Абд аль-Кадир[119], ни пират с марокканского побережья».
Он еще продолжал эту пустую болтовню с самим собой, когда подошел к дому Сент-Арно. Но это был не дом с куполом а-ля Альгамбра, а соседний, не менее элегантный, если судить по парадному подъезду. Ступени были обиты ковром, а перила – плюшем. Яркие витражи в подъезде пропускали приглушенный матовый свет. Поднявшись на один пролет, он прочел: «Полковник фон Сент-Арно».
Гордон позвонил. Но на звонок никто не вышел.
Значит, они в отъезде. Попробую еще раз. Пока хозяев нет, слуги глохнут.
И он снова надавил на звонок.
И действительно, дверь открыла миленькая девушка, горничная. Она казалась несколько смущенной, как будто ей помешали беседовать или, по меньшей мере, совершать туалет.
– Мадам уже вернулась?
– Только через неделю.
– С Нордернея?
– Нет, из ихнего поместья.
– Ах, из ихнего поместья, – протянул Гордон с таким видом, будто знал, что таковое существует.
Он выразил свое сожаление в связи с отсутствием хозяев и удалился.
«Значит, они еще у себя в поместье. Иными словами, в поместье мадам. У полковников поместий не бывает. Правда, они получают наградные, но намного позже, если вообще их получают».
И с этой мыслью он снова вышел на площадь.
Итак, Сесиль вернется из своего поместья только через неделю. Долго же придется ее ждать. Дни тянулись бесконечно, не говоря уж о вечерах. Гордон попробовал убить время, посещая театры, но только лишний раз убедился в правоте одного из своих друзей, который как-то заметил: «Чтобы получать удовольствие от театра, туда нужно ходить часто. Того, кто ходит редко, раздражает неправдоподобие театрального зрелища». Так что Гордон бросил эту затею, возможно, быстрее, чем следовало бы. В конце концов, он завел привычку проводить вечера в ресторане отеля «Du Parc», расположенного поблизости, и решил, что ему повезло, и что он нашел самое подходящее для себя место. Здесь, в узком застекленном павильоне, он часто сидел часами, почитывая газеты или болтая с хозяином.
Однажды вечером он встретил здесь двоих берлинцев, которых помнил по гостинице «Десять фунтов». Он, разумеется, не упустил бы случая поздороваться с ними, но они были в сопровождении дам. Гордон заметил, что дамы шепотом справились о нем, а услышав его имя, тотчас состроили благонравные физиономии, и все попытки их мужей продолжать веселый или хотя бы непринужденный разговор, были энергично отвергнуты. Так они и сидели, напыжившись, пока, наконец, не удалились в сопровождении хозяина, которому в самый последний момент, скрывая ухмылки, успели отвесить чопорный поклон.
– Знакомы вы с этими господами? – спросил Гордон. – Я встречался с ними в июне, в Тале, я имею в виду, с мужчинами. Там они вели себя иначе: немного шумно, немного развязно, в общем, как настоящие берлинцы.
– Да, – рассмеялся хозяин. – Так оно всегда и бывает. Собственно говоря, истинные берлинцы встречаются только в путешествиях. Дома они ведут себя вполне разумно.
– Особенно, если с ними дамы.
– Да, в этих случаях – особенно.
Двумя днями позже наступил срок возвращения супругов Сент-Арно, и Гордону не терпелось снова двинуться на Хафенплац. Он считал часы до атаки на эту крепость, но взял себя в руки и решил, пристойности ради, выждать еще три-четыре дня, прежде чем нанести первый визит.
На этот раз, чтобы продлить предвкушение встречи, он выбрал обходный маршрут мимо фонтана Врангеля и церкви Святого Матфея.
– Теперь – пора.
С Шёнебергской набережной он свернул налево, на маленький, сохранившийся с прежних времен разводной мост. Оттуда до Хафенплац было рукой подать. Он уже издали увидал бельэтаж знакомого дома. Все гардины на окнах были спущены, как и прежде, и Гордон отметил это не без досады. Но поднявшись по лестнице и счастливо достигнув последней ее ступени, он облегченно перевел дух при виде зеленой гирлянды на дверной раме, не оставлявшей сомнений в том, что хозяева вернулись домой. Подойдя к двери, он осторожно провел ладонью по уже высохшей листве, словно измеряя время ее шелестом.
– Три дня.
И только теперь он позвонил в колокольчик. Та же девушка, чей облик и акцент указывали на происхождение из Верхней Силезии, как и в прошлый визит, открыла ему дверь, но на этот раз значительно быстрее. Он назвал свое имя, и через мгновение она вернулась с ответом:
– Мадам велели просить.
Гордон последовал за ней по коридору до так называемой берлинской залы, на пороге которой уже стояла, приветствуя его, Сесиль. Она выглядела моложе и свежее, чем в Тале, светлый летний костюм еще усиливал это впечатление. Гордон растерялся. Охваченный чуть ли не сентиментальным восторгом, он взял ее руку и благоговейно поцеловал.
– Добро пожаловать, – сказал она. – И, прежде всего, спасибо за ваше письмо; оно так меня согрело. Как любезно с вашей стороны, что вы сдержали слово и вспомнили о нас.
Гордон ответил, что справлялся о них тому уже десять дней.
– Сюзанна рассказала нам. И так хорошо вас описала, что Сент-Арно и я сразу же вас узнали. Прошу простить, что не принимаю вас в парадных помещениях. Мы здесь пока еще будто в гостях у самих себя и ограничиваемся несколькими задними комнатами. Счастье еще, что в доме есть хотя бы приличный садовый балкон. Кстати, у нас гость. Позвольте, я пройду вперед.
Гордон поклонился, и минуту спустя оба, миновав помещение, расположенное уже в боковом флигеле и заполненное филодендронами и прочими лиственными растениями, вышли на каменный эркер, похожий скорее на открытую в сад комнату, чем на балкон. Здесь стояли железные стулья, стол и этажерка, на садовой скамье, устланной подушками, сидел пожилой господин с белоснежными волосами. При виде Гордона он встал.
– Господа, позвольте вас представить: господин фон Лесли-Гордон, господин придворный проповедник доктор Дёрффель. Ну, а теперь прошу садиться. Этот стул в углу… вероятно, запылился… впрочем, неважно, устраивайтесь поудобнее. Ну-с, господин фон Гордон, позвольте предложить вам бокал этого монтефьясконе[120]. Впрочем, может быть, господину придворному проповеднику сподручнее взять это на себя? У него крепкие нервы и твердая рука, а у меня что-то постоянно дрожат пальцы; ни морской, ни горный воздух не смогли мне помочь. Но не будем о грустном. Ваше здоровье, господин фон Гордон.
