Он простился с Натали долгим поцелуем, посмотрел, как она проходит по коридору вагона. Перед ним простирался город, ог-ромный и весь в трещинах, как фотография лунной поверхности,- город сухой и залитый светом, город как раз для него. Да, На-тали была права, когда говорила, что он отлично приспособлен к своему времени.
"В сущности, ты только это и любишь,- говорила она. - Ты заявляешь, что тебе ненавистны дикие нелепицы, свойственные на-шему веку, его ложь и насилие. Но ты в нашем веке как рыба в воде, ты прекрасно плаваешь во всем этом, конечно, против течения, но уж очень ловко. Ты выключаешь у себя телевизор, ты выключаешь радио, но только потому, что тебе нравится их вы-ключать. Этим ты выделяешься".
"А ты?-спрашивал он.-Ты в каком веке хотела бы жить?"
"Я? В том, которым можно восхищаться",-отвечала она. Восхищаться?.. Женщина не должна говорить таких вещей. Женщине достаточно восхищаться мужчиной, который рядом, и тогда у нее не будет ребяческой и рассудочной тоски по несбы-точному.
Немного позже он присоединился к приятелям, и ему был ока-зан торжественный прием-разумеется, весьма скромный торже-ственный прием, но все же прием, каким обычно удостаивают приятеля, вырвавшегося на свободу. "А! Вот и Жиль!"-крикнул кто-то, и все дружно засмеялись, когда он шутовски поклонился, прижав руку к сердцу. И конечно, никогда бы они не сказали та-ким же тоном: "А! Вот и Жиль с Натали!" Но за это нельзя было на них сердиться: у людей, ищущих удовольствий, так крепка сила привычки, а ведь он очень долго, уже лет пятнадцать, играл роль одинокого человека. Правда, этого одинокого зачастую со-провождала та или иная женщина, но, конечно, такая женщина, которую можно было оставить в клубе за чьим-нибудь столиком или в обществе приятеля-словом, женщина вроде Элоизы: она знала всех, и он мог, не задумываясь, оставить ее, будучи уверен, что к ней за столик непременно подсядет какой-нибудь юнец или приятельница. Но вот теперь в его жизни появилась Натали, На-тали, которая в эту минуту, вероятно, уже миновала Орлеан.
Он очень спокойно провел вечер, пил мало и вернулся домой один, в первом часу ночи. У него был записан номер телефона Пьера, и, придя домой, он позвонил. К телефону тотчас подошла Натали, и Жиль нежно доложил ей, что он дома, что слушает музыку Моцарта, что без нее постель слишком для него широка. Он, естественно, немного приукрасил, сам восхищаясь своим при-мерным поведением.
- Я ужасно долго ехала,-сказала Натали,-не люблю этой дороги. Как ты себя чувствуешь? Хорошо?
Голос ее долетал откуда-то издали, слышимость была плохая, Жиль мялся, подыскивая слова. Если бы он наделал глупостей, у него наверняка нашлось бы о чем поговорить с ней. Необходи-мость лгать пробуждает изобретательность, подстегивает вообра-жение.
- Сейчас лягу,-заявил он.-Завтра у меня много работы. Думаю о тебе-ты же знаешь.
- Я тоже. Покойной ночи, дорогой.
Она повесила трубку.
Они разговаривали так, словно были женаты лет десять. Он, позевывая, снял галстук, посмотрел в зеркало. Вот сейчас он благоразумно вытянется в этой постели, благоразумно послушает хорошую музыку-в такой час это легко (он забежал немного впе-ред, сказав Натали о Моцарте), а потом уснет, как дитя; завтра проснется в полной форме, будет работать, словно одержимый, и ждать, когда вернется его прекрасная возлюбленная. Но из зер-кала на него смотрело собственное его отражение, и этот другой Жиль, оказавшийся напротив него, улыбался-да, действительно Жиль видел себя улыбающимся. Он схватил куртку и вышел из дому, хлопнув дверью.
- Ну, мы так и думали!..
Он снова очутился в клубе. Жан смеялся: Жилю было так тепло со своими друзьями, настоящими или мнимыми, но все же друзьями, веселыми ребятами, готовыми на все, что угодно,- с друзьями, которых он основательно забросил ради женщины. Это нехорошо с его стороны: душевное равновесие у этих людей неустойчиво, им не следует подолгу пропускать занятия в вечер-ней школе-это их размагничивает. Он наклонился к Жану:
- Я, право же, хотел остаться дома и вдруг чувствую-не могу уснуть. Не люблю спать один.
- Вероятно, это нетрудно уладить,-сказала подруга Жана.
Как она была вульгарна в тот вечер!.. Жиль и прежде считал ее глуповатой, но она еще никогда не казалась ему такой вульгар-ной. Жан даже бровью не повел, и Жиль решил, что его друг уже вообразил невесть что-будто это Натали вдолбила ему по-нятия о хорошем и дурном тоне, а разбираться в таких вещах весьма утомительно.
- Разумеется, на свете существует малютка Катрин,-ска-зал он.
Катрин была обольстительной блондиночкой, она уже давно намекала Жилю, что он ей нравится. Как раз в эту минуту она проходила мимо.
- С ней не советую,- сказал Жан. - Она болтлива как со-рока, и Натали все узнает.
Говорит с ним, как со школьником, удравшим из дому. Да еще и не известно, что он имеет в виду: то ли хочет избавить На-тали от огорчения, то ли подчеркнуть зависимость Жиля.
- Я достаточно взрослый,- сказал он неопределенно. - И уж во всяком случае, из-за какой-то Катрин ничего не изменится между мной и Натали.
- Я в этом не слишком-то уверен,- миролюбиво ответил Жан.-Твоя Натали-женщина с характером.
И на лице его заиграла умиленная улыбка. Жиль бросил на него инквизиторский взгляд, который, как все инквизиторские взгляды, ничего не открыл. Только случайный взгляд способен уловить что-то. На Жиля решительно напала хандра. Когда На-тали была с ним, он чувствовал себя в капкане, а теперь, когда ее нет, ему стало чуть ли не хуже. Наверное, это и называется "ис-портить себе жизнь". В каждом взгляде своих друзей, во всех их разговорах он чувствовал, что его считают "несчастным влюблен-ным, тоскующим в одиночестве", или же "беднягой, которого лю-бовница держит в ежовых рукавицах и которому требуется разрядка". (Обе эти роли были не для него.) Если он будет весь ве-чер сидеть за столиком, он всем покажется грустным; если он вдруг бросится, да еще в клубе, к "малютке Катрин", это будет унизительно для Натали, да и для него самого. Он вздохнул и потребовал счет. Испортил себе еще час жизни.
Глава девятая
Нет, он испортил себе не только час. В этом он окончательно убедился на следующее утро, когда проснулся и сразу же позво-нил Натали.
- Я позабыла вчера напомнить тебе, чтобы ты взял из чистки свой синий костюм - он уже готов,- сказала она. - Позвонила еще раз, но ты не подошел к телефону.
Ну, конечно, не подошел: ведь пай-мальчик удрал из дому че-рез минуту после того, как повесил трубку. Впрочем, удрал-то со-вершенно зря-но разве она теперь ему поверит? И правда и ложь объединились в заговоре против него. А ведь он и в самом деле собирался остаться дома, когда разговаривал с ней.
- Я сразу догадалась, что тебе захотелось повидаться с друзьями,произнес далекий голос Натали. - Но зачем ты выкинул со мной этот номер? Неужели я тебе в тягость? Зачем надо было говорить о нашем доме, о слишком широкой постели и о музыке? Зачем, Жиль?
- Я действительно хотел остаться, когда звонил тебе,- отве-тил он. - А потом вдруг решил пойти в клуб.
- Через минуту?
Слова его прозвучали фальшиво - правда чаще всего звучит ужасно фальшиво, тут уж он ничего не мог поделать. Но все-таки он продолжал объяснять:
- Выпил в клубе с Жаном и через час уже был дома. "Мало того, что ради тебя не подступился к очаровательной Катрин, мало того, что вел себя, как ангел, все равно причинил тебе страдание, и ты еще думаешь, будто я лгу". Положение без-выходное! Он был в ярости, но понимал ее: при всей его добросо-вестности он был уличен во лжи.
- Не так уж важно то, что ты сделал или не сделал. Важно то, что ты сказал, то, что считал себя обязанным сказать. Он вздохнул, закурил сигарету, провел рукой по волосам.
- Я потом тебе все объясню,- сказал он. - Как тетя?
- Очень плоха. Вряд ли протянет еще день-два. Я как раз еду туда с Пьером.
Правда, ведь она живет у Пьера, и, должно быть, Пьер был свидетелем, как его сестра вчера снимала трубку, отвечала лас-ковым голосом, как потом воскликнула: "Ах, химчистка!"-по-звонила сама и, не получив ответа, обратила к брату чересчур спокойное лицо. Мы зачастую больнее раним людей через их близ-ких, чем причиняя боль им самим. Ведь тогда приходится из гор-дости лгать, что-то придумывать, изощряться, как будто позабыв, что телефон-то рядом. Будь Натали одна, она, может быть, стала бы звонить ему каждые полчаса и вскоре дозвонилась бы. Ах, в конечном счете жизнь устроена слишком глупо!
-Натали,-сказал он,-я люблю тебя.
- Я тоже,- ответила она, но голос ее прозвучал невесело: скорее, она смиренно признавала бесспорный факт.
И она повесила трубку. Через неделю он все ей объяснит, он будет держать ее в объятиях, будет прижимать к себе теплое, живое тело Натали, оно и станет связью между ними, а не ее упрямо замкнутое лицо и не те нелепые унылые фразы, которыми она обменивалась по телефону. Что же до других (он не знал в точности, кто эти "другие",- просто в воображении возникал злобно жужжащий рой парижан) - они еще увидят. Вернее ска-зать, ничего не увидят. Во-первых, не увидят Жиля Лантье целую неделю, а потом, когда Натали вернется, не увидят их обоих. Они будут сидеть дома или ходить в театры, раз она любит театр, или будут ходить на концерты, раз она любит музыку. Разумеется, он лично предпочитает послушать хорошую пластинку, лежа на ков-ре, но раз нужно, так нужно,-он все будет делать в угоду На-тали. Приободрившись от этих мыслей, он встал, напевая, отпра-вился в редакцию чуть ли не раньше времени и весь день усердно работал. И как же он был ошеломлен, когда в три часа утра обна-ружил, что сидит в клубе и рассуждает с английским журнали-стом о сегрегации в Америке.
