Бенедикт Спиноза - Этика

ОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ АФФЕКТОВ

Аффект, который называется страстью души, есть смутная идея, которой душа утверждает большую или меньшую, чем прежде, силу существования своего тела или какой-нибудь его части, и которой, когда она дана, душа определяется к мышлению более об одном, чем о другом.

Я говорю прежде всего, что аффект или страсть души есть смутная идея. Ибо мы показали (см. пол. 3 этой части), что душа страдает лишь постольку, поскольку имеет неполные или спутанные идеи. Затем, я говорю, которой душа утверждает большую или меньшую, чем прежде, силу существования своего тела или какой-нибудь его части. В самом деле, все идеи тел, которые мы имеем, показывают больше действительное состояние нашего тела (по короля. 2 пол. 16 части 2), чем природу внешнего тела, а идея, которая составляет форму аффекта, должна показывать или выражать то состояние тела или какой-нибудь его части, в котором находится само тело или какая-нибудь его часть, на том основании, что его способность к деятельности или существованию увеличивается или уменьшается, поддерживается или стесняется. Но нужно заметить, что когда я говорю большую или меньшую, чем прежде, силу существования, я разумею под этим не то, что душа сравнивает настоящее состояние тела с прошедшим, но только то, что идея, составляющая норму аффекта, утверждает о теле нечто такое, что действительно содержит больше или меньше реальности, чем прежде. И так как сущность души состоит (по пол. 11 и 13 части 2) в том, что она утверждает действительное существование своего тела, а под совершенством мы разумеем саму сущность вещи, то из этого следует, что душа переходит к большему или меньшему совершенству, когда ей случается утверждать о своем теле или о какой-нибудь его части что-нибудь такое, что содержит больше или меньше реальности, чем прежде. Поэтому, когда я выше сказал, что способность мышления души увеличивается или уменьшается, то я не хотел понимать под этим ничего другого, как то, что душа образует такую идею своего тела или какой-нибудь части, которая выражает более или менее реальности, чем она утверждала прежде о своем теле. Ибо превосходство идей и действительная способность мышления оцениваются по превосходству предмета. Наконец, я прибавил: и которой, когда она дана, душа определяется к мышлению более об одном, чем о другом, для того, чтобы, кроме природы радости или печали, которую объясняет первая часть определения, выразить также и природу пожелания

Человеческое бессилие в деле умерения и сдерживания аффектов я называю рабством. Ибо человек, преданный аффектам, не располагает собой, а находится во власти случая, и до такой степени, что часто бывает вынужден следовать худшему, хотя и видит лучшее для себя[6]. Какая причина этого, и что, кроме того, аффекты имеют в себе хорошего или плохого, я предположил доказать в этой части. Но прежде, чем начать, желательно сказать несколько слов о совершенстве и несовершенстве и о добре и зле.

Если кто-нибудь решился сделать какую-нибудь вещь и окончил ее, то эту вещь назовет оконченной не только сам он, но также и всякий, кто хорошо знает мысль творца этого дела и цель его или думает, что знает. Например, если кто-нибудь увидит какую-нибудь работу (которую я предполагаю еще неоконченной) и узнает, что цель творца этой работы была построить дом, то он назовет дом неоконченным, и, напротив, назовет его оконченным, когда увидит, что дело доведено до того конца, который предполагал ему дать задумавший строить. Но если кто видит какую-нибудь работу, похожей на которую он никогда не видал, и не знает мысли ее производителя, то он, конечно, не может знать, оконченная ли это или неоконченная работа. Таково, вероятно, было первое значение слов: совершенный и несовершенный. Но после того как люди начали составлять общие идеи и придумывать образцы домов, строений, башен и проч., и начали одни образцы предпочитать другим, каждый стал называть совершенным то, что ему казалось согласным с общей идеей, которую он составил себе о вещи, и напротив, несовершенным – то, что казалось ему менее согласным с его образцовым представлением, хотя оно, по мнению самого сделавшего, было вполне закончено. Не иная, по-видимому, была причина и того, почему и естественные вещи, т. е. которые не сделаны человеческими руками, также называются обыкновенно совершенными или несовершенными; ибо люди привыкли составлять общие идеи как естественных, так и искусственных вещей, и эти идеи они считают как бы образцами вещей, на которые, как они думают, смотрела и которые имела перед собою как образцы и природа (которая, по их мнению, ничего не делала без какой-либо цели). Поэтому, когда они видят в природе что-нибудь такое, что не так согласно с образцовым представлением, которое они имеют о вещи этого рода, то они думают, что у природы самой не хватило сил или что она сделала промах и оставила эту вещь несовершенной. Итак, мы видим, что люди привыкли называть естественные вещи совершенными или несовершенными более по предрассудку, чем на основании истинного знания их. И в самом деле, в приложении к первой части мы показали, что природа не действует ради цели; ибо то вечное и бесконечное существо, которое мы называем Богом или природой, действует по такой же необходимости, по какой оно существует. Мы показали, что с какой необходимостью природы оно существует, с такой же и действует. См. пол. 16 части 1. Итак, основание или причина, почему Бог или природа действует и почему он существует, одна и та же. Следовательно, как он существует без всякой цели, так и действует без всякой цели, но он не имеет никакого принципа или цели как существования, так и деятельности. Причина же, которая называется конечной, есть не что иное, как сам позыв человека, поскольку он рассматривается как принцип или первая причина какой-нибудь вещи. Например, когда мы говорим, что обитание есть конечная причина того или другого дома, то под этим разумеем конечно лишь то, что человек, вообразив удобство жизни в доме, почувствовал позыв построить дом. Поэтому обитание, поскольку оно рассматривается как конечная причина, есть не что иное, как этот частный позыв, который действительно есть действующая причина, рассматриваемая как первая, потому что люди вообще не знают причин своих позывов. Они, как я уже часто говорил, сознают свои действия и позывы, но при этом не знают причин, которые определяют их позывы к чему-нибудь. Все же, что обычно говорят, будто природа иногда оказывается не в силах или ошибается и производит несовершенные вещи, я причисляю к тем выдумкам, о которых я уже говорил в приложении к первой части. Итак, совершенство или несовершенство на самом деле суть только образы мышления, именно понятия, которые мы обычно придумываем, сравнивая между собой индивидуумов одного и того же вида или рода. И по этой причине я сказал выше (опр. 6 части 3), что под реальностью и совершенством я разумею одно и то же. Ибо мы относим обыкновенно всех индивидуумов природы к одному роду, который называется самым общим, именно – к понятию существа, которое обнимает собою решительно всех индивидуумов природы. Итак, поскольку мы относим индивидуумов природы к этому роду, сравниваем их между собой и узнаем, что одни из них имеют более реальности или существования, чем другие, постольку называем их более совершенными, чем другие; а поскольку мы приписываем им нечто такое, что содержит в себе отрицание, как, например, предел, конец, бессилие и проч., постольку называем их несовершенными на том основании, что они не так действуют на наш дух, как те, которые мы называем совершенными, а не потому, чтобы им недоставало того, что им свойственно, или чтобы природа погрешила в них. Ибо к природе каждой вещи принадлежит только то, что вытекает из необходимости природы действующей причины, а все, что ни вытекает из необходимости природы действующей причины, совершается необходимо.

Что же касается добра и зла, то они не обозначают также ничего положительного в вещах, рассматриваемых сами в себе, и суть не что иное, как образы мышления или понятия, которые мы составляем, сравнивая вещи между собой. Ибо одна и та же вещь в одно и то же время может быть и хорошей, и плохой, и даже безразличной; например, музыка для меланхолика хороша, а для человека, находящегося в слезах, плоха; для глухого же ни хороша, ни дурна. Но хотя на деле это и так, однако мы должны удержать эти слова. Ибо так как мы желаем составить идею человека как образец человеческой природы, чтобы иметь его перед глазами, то нам полезно будет удержать эти слова, придавая им значение, указанное мной. Таким образом, под добром я буду подразумевать в дальнейшем везде то, о чем мы знаем наверняка, что оно есть средство для того, чтобы нам более и более приближаться к образцу человеческой природы, какой мы себе представляем; под злом – то, о чем мы знаем наверняка, что оно препятствует нам осуществлять этот образец. Затем, мы будем называть людей более совершенными или более несовершенными, поскольку они более или менее приближаются к этому образцу. И нужно заметить особо, что когда я говорю, что кто-нибудь переходит от меньшего совершенства к большему и наоборот, то я не имею в виду при этом того, что он из одной сущности или формы изменяется в другую (ибо лошадь, например, все равно уничтожается, изменится ли она в человека или в насекомое), но только то, что уменьшается или увеличивается в нашем представлении его способность к деятельности, поскольку мы познаем ее из его природы. Наконец, под совершенством, как я уже сказал, я разумею вообще реальность, т. е. сущность каждой вещи, поскольку она существует и действует известным образом без всякого отношения к ее продолжаемости. Ибо нельзя сказать ни о какой отдельной вещи, что она совершеннее потому, что сохраняет свое существование более продолжительное время: продолжительность вещей не может быть определена из их сущности на том основании, что сущность вещей не заключает в себе известного и определенного времени существования; но всякая вещь, будет ли она совершенна более или менее, той же силой, по которой она начала существовать, всегда может и сохранять свое существование, так что в этом отношении все вещи одинаковы между собой.