Хлоя погружается в полузабытье. Горе сопровождает ее в мир сновидений, дом словно бы наваливается на нее всей тяжестью, стропила рушатся, изъеденные скорбью.
Когда-то к Хлое и Оливеру прибежала посреди ночи Грейс, в таком состоянии, как сейчас Хлоя, только причины были посущественней.
Вообразите себе эту картину. Оливер с Хлоей на переднем сиденье машины — их первая машина, «форд-англиа», — нормальные милые люди. Счастливая любящая чета, только в эту минуту приятное течение их дней омрачено бедой их друга Грейс, которая скорчилась на заднем сиденье и, рыдая, задыхается от ненависти и горя.
Они едут в Кенсингтон, где живет Кристи, вызволять от него Пьера и Петру. Кристи подстерег их сегодня после школы и забрал к себе. Похитил.
Кристи и Грейс живут порознь. Грейс с детьми — в дешевой двухкомнатной квартирке («Конура», — заявляет на суде Кристи. «Нормальный дом», — утверждает Грейс, правда не сама, а устами бесплатного адвоката из юридической консультации для малоимущих, которому трудно тягаться в красноречии с дошлыми адвокатами Кристи). Битва за детей в разгаре; пухнут папки с делом, летят друг другу вдогонку повестки. Ему не нужны дети, утверждает Грейс. Его единственная цель — навредить ей. Ей нельзя доверять детей, утверждает он. Она потаскуха. Преступный маньяк, твердит она, да только кто ей поверит? Он не любит детей, повторяет она.
И точно: Пьер и Петра, что на двух разных языках означает «камень», молчат и дичатся еще больше, когда приходит Кристи с дарами, за которые с них причитается благодарность в письменном виде. Кристи считает, что залог успешного воспитания детей — здоровая дисциплина и четкая организация. Дети, насупясь, косятся на него исподлобья. Пьер дуется, Петра то и дело хнычет. Похоже, они из чувства самозащиты вознамерились наглядно показать родителям, сколь незавиден выигрыш, за обладание которым разгорелась борьба.
Тем не менее Грейс любит их безмерно.
И вот он похитил их. Грейс бегала в полицию, но там ей сказали, что ничем не могут помочь. С сегодняшнего дня, без ее ведома, законным опекуном детей признан Кристи. Он раньше ее успел побывать в полиции и предъявить постановление суда, полученное, подписанное и заверенное свидетелями в полном соответствии с законом. Грейс имеет право обжаловать его. Значит, жди как минимум еще полгода, а тем временем дети будут находиться на попечении отца, на его содержании и под его призором.
Оливер, Хлоя и Грейс подъезжают к дому Кристи. Дом стоит на тихой, уединенной улице в Кенсингтоне. Здесь, в тиши и уединении, окопались богачи. Ни одному вору не залезть в такой дом. Он стоит на углу; на фасаде, оштукатуренном по бетону, — амбразуры окон, сад обнесен высоким кирпичным забором. Дом построен в начале века мошенником-фабрикантом, который был одержим страхом, что его могут ограбить. Как только машина останавливается, в саду начинают гавкать сторожевые псы.
Грейс звонит в дверь. Псы смолкают и вновь заливаются лаем. На звонок никто не выходит.
Оливер залезает на крышу машины, откуда можно заглянуть в высокие, ярко освещенные окна.
Ему видны картины на стенах, спинки стульев, видно, как по комнатам движутся люди. Чувствуется, что там внутри тепло, уютно, богато, — так оно и есть. Шторы не задернуты исключительно от полного безразличия к тому, что происходит за стенами дома.
Оливер, Хлоя и Грейс снова и снова нажимают звонок, стучатся дверным молотком. Никакого впечатления. Оливер идет к автомату на углу и набирает номер, который Грейс пишет дрожащей рукой на бумажке. Когда раздается гудок, кто-то на другом конце снимает трубку с рычага. И все.
Открывается и вновь захлопывается верхнее окно. Грейс божится, что в него просунулась рука Кристи. Что-то спархивает вниз и падает к ногам Грейс, которая, ухватясь за перила крыльца, выкрикивает мольбы и проклятья и потрясает кулаком. Столько рядом домов, и никто не выглянет посмотреть, не вмешается, не поможет. Молчат, отгородились, заперлись: как ни моли, как ни проклинай, хоть подохни от отчаяния — всегда полнейшая безучастность к тому, что творится снаружи. Главное, что внутри благодать.
По щекам у Грейс ручьями льются слезы. Она почти утратила человеческий облик.
— Петра, Петра, — надрывается она. — Сволочь, — орет она. — Сволочь ты, Кристи. Убийца! Убить тебя мало!
— Раз она способна так себя вести… — подавленно шепчет Оливер. — Может, Кристи и прав, может быть, ей действительно нельзя доверять детей… — Хотя сам-то прекрасно понимает — как еще ей себя вести?
А порхнула вниз из окна узенькая желтая ленточка. Бантик из Петриной косички. Веселый знак победного торжества, поданный Кристи.
Оливер боится, как бы Грейс не хватил удар. Она повалилась на землю. Она кричит не своим голосом.
— Беги вызови «скорую», бога ради, — говорит Оливер Хлое. — Скотина этот Кристи, действительно черт знает что. Так нам и в полицию загреметь недолго…
Хлоя звонит по телефону. Грейс приподнимается, подползает к дому, скребется в кремовую стенку ногтями, пока и стена и ее руки не окрашиваются кровью, перемешанной со штукатуркой…
Когда приезжает «скорая», Грейс глядит на нее с недоумением.
— Совершенно ни к чему, — говорит она. — С какой стати? Я в полном порядке.
«Скорая помощь» уезжает. Грейс остается ночевать у Хлои с Оливером. Утром она покойна, даже весела.
— Детям будет гораздо лучше с Кристи, — говорит Грейс. — А мне — гораздо лучше без них, уж это точно. Не представляю, как я могла жить в этой конуре.
И детям правда гораздо лучше, и ей тоже, и она пускается во все тяжкие. Словно ей каленым железом выжгло часть души.
После, когда Грейс беременеет от Патрика, не кто иной, как Хлоя, отговаривает ее делать аборт. Хлоя смутно надеется, что выжженная часть души возродится, но, конечно же, ничего подобного не происходит — что мертво, то мертво, и рождение ребенка, каким бы оно ни было чудом для новорожденного, отнюдь не чудо для матери. Потому-то Хлоя теперь и считает себя ответственной за судьбу Стэнопа. Его рождение — ее вина.
Потому-то, косвенно, Хлоя считает себя ответственной и за судьбу Кевина и Кестрел, которые, возможно, по сей день не лишились бы матери, если бы не родился Стэноп.
Заметьте, у Кристи были основания гневаться на Грейс.
Грейс залепила ему пощечину на званом вечере, опозорила при всем честном народе — с этого-то у них и пошел разлад. Петре исполнилось в ту пору два годика, так что отнести столь дикое поведение хотя бы за счет послеродового психоза было невозможно.
Не потому Грейс залепила мужу пощечину, что он разлюбезничался в уголке с немолодой титулованной дамой — подобного рода мелочи ее обычно не задевали. А потому, что, хлебнув лишнего, пришла внезапно к заключению, что такому, как Кристи, вообще не место на званом вечере.
— Душегуб! — кричала она. — Сколько ты людей погубил, убийца!
И Кристи пришлось поневоле уволочь ее с вечера, затолкать в такси и увезти домой. Он не смог даже воспользоваться своей машиной, так как шофера, который получил указание до полуночи колесить по кварталу, поблизости не оказалось.
За неделю до того обрушилась накануне официального открытия одна из построенных Кристи гостиниц — пятьдесят девять человек убитых, двенадцать раненых. Среди убитых были:
Два инспектора по архитектурному надзору из лондонского муниципалитета, вызванные директором гостиницы на предмет осмотра трещин, которые появились в тот день на потолке вестибюля.
Сам директор.
Группа художников-оформителей, цветоводов, агентов по рекламе, архитекторов-градостроителей, архитекторов-декораторов. Добросовестный солист поп-группы, приехавший лично распорядиться установкой звуковой аппаратуры.
Разрушения были столь всеобъемлющи — даже обломков не осталось, просто горы пыли, — что, сколько ни рылись в остатках, пытаясь выявить причины катастрофы, ничего определенного установить не удалось. Что же касается строительных чертежей и Кристиных спецификаций, их еще предстояло выискивать и собирать воедино по разрозненным папкам, на что, понятно, требовалось время. Расследование соответственно пришлось отложить.
Прежде всего, это не моя гостиница, говорил Кристи всем и каждому, в том числе и представителям прессы. В той же мере она принадлежит и проектировщикам, и владельцу, и людям, для которых ее строили. Итак, не моя, это во-первых, а во-вторых, здание, как известно, рухнуло от взрыва умело подложенной бомбы. И, не моргнув глазом, не обнаруживая ни малейших признаков скорби, тревоги или угрызений совести, Кристи с удвоенным пылом вновь отдался круговороту своей жизни: контора, совещания с заказчиками, вечера, обеды.
