Есть, впрочем, и у Марджори своеобразный семейный кружок. С недавних пор она водит дружбу с компанией женоподобных молодых людей, которые теснятся вокруг нее, оживленно гомоня и кудахча, точно выводок цыплят, отбившийся от клуши. Согретая их вниманием, Марджори веселеет, безмолвие ее вечеров оглашается смехом и болтовней. Они держатся с нею за руки, восхищаются ее недюжинными способностями, приносят трогательные подарки. Сообща они совершают набеги на лавочки, где торгуют старьем, хихикая, азартно роются в грудах хлама, нет-нет да и выуживая оттуда что-нибудь стоящее и даже ценное, приобретая за гроши чудесные вещицы. Без устали вызволяя из небытия — чем не достойное занятие — добротные свидетельства старины. У Марджори пробуждается эстетический вкус, в ее некогда унылой квартире есть на что посмотреть. Со знанием предмета толкует она о викторианских жестянках из-под печенья, стекле «лалик», абажурах с бисерной бахромой и готовит не просто какие-то спагетти по-болонски, а петушков под винным соусом на французский манер. Однако в скором времени, так же стихийно, как образовалась, компания распадается. Жестянки из-под печенья бросаются в глаза уже не столько своей оригинальностью, сколько ржавыми пятнами, тарелка из стекла «лалик», жемчужина ее коллекции, выскальзывает из рук и разбивается, на смену петушкам приходят снова вареные бобы из консервной банки.
— Все хорошее скоротечно, — грустно делится Марджори с Хлоей. — Едва только приняли закон, что однополые союзы совершеннолетних при обоюдном согласии не возбраняются и у них появилась возможность открыто бывать повсюду вместе, я сделалась не нужна. Пошли склоки да кляузы, уже не забавы ради, а всерьез. Я начала замечать, что меня высмеивают, используют в своих интересах — раньше они острили на эту тему, теперь это стало правдой. Понимаешь, у них отпала надобность все время ломать комедию, их жизнь стала на прочную основу, и мне в ней больше нет места. Я рада за них, но огорчаюсь за себя. Мне их не хватает. Так приятно, когда в твоем плоскогрудии видят не изъян, а достоинство.
Что касается Хлои, она крепче стискивает зубы и из последних сил держится за мужа и детей. Жизнь духовных бобылей представляется ей безрадостной.
В это утро Хлою будит чей-то смех. В первую минуту она пугается, решив, что в спальне кто-то посторонний, потом соображает, что смеялась сама.
В окошко наяривает солнце. День опять обещает быть лучезарным. Зима в этом году выдалась мягкая, короткая — потому-то, несомненно, так рано и расплодилась тля. Раз меняется климат, думает Хлоя, почему мне заказано меняться?
Время восемь. Пора вставать, проверить, как там пекутся Оливеровы булочки. Франсуаза сплошь да рядом забывает про них, слишком долго держит в духовке, и они пересыхают, не дай бог затвердеет корочка — у Оливера в последнее время все чаще крошатся зубы. Хлоя еще немножко нежится в своей непорочной постели. Комнату почти осязаемым облаком заполняет запах горелого хлеба; Хлоя в сердцах вскакивает и, накинув халат, шествует на кухню.
Франсуаза, как видно, решила сегодня изменить своему полу. На ней белая футболка, линялые джинсы и теннисные тапки с ноги Иниго. Однако природу не обманешь — из-под мальчишеской одежды победоносно выпирают мощные формы. Франсуаза едва не плачет от досады и старается задобрить Хлою, но Хлоя, не скрывая раздражения, лишь с нарочитым треском распахивает окно. Возможно ли — Хлоя не скрывает раздражения!
Хлоя. У вас что, Франсуаза, окончательно нюх отшибло?
Франсуаза. Прошу вас, не браните меня. Я соскребла горелые места. Оливер не заметит.
Хлоя. Боюсь, что заметит.
Франсуаза. В такое чудное утро мелочи не играют роли.
Хлоя. Ошибаетесь. Утро не играет роли, а булочки — еще как. Не верите, можете сами сегодня подать Оливеру завтрак.
Франсуаза. Вы сердитесь, а люди должны любить друг друга. Я только этого хочу — любить и быть любимой. Поддерживать самый тесный контакт с теми, кто мне милей всех на свете. С вами и Оливером. Со всем вашим милым семейством.
Хлоя. Не рекомендую вам, Франсуаза, поддерживать слишком тесный контакт с обувью Иниго. У него грибок на ногах.
Франсуаза. Увы, я вижу, что рассердила вас. Не могу себе простить. Я так старалась угодить вам. Но вы настроены против меня.
Всхлипывая, шмыгая носом, Франсуаза дает волю слезам, и Хлоя каменеет от неловкости и злости. Ей хочется ранить Франсуазу как можно больней. Что за наслаждение отказать в ласке тому, кто заслуживает ее и отчаянно в ней нуждается.
Франсуаза. Вы меня не любите. Я хочу домой. Но дома еще хуже, чем здесь. Моя лучшая подруга, кондитерша, всегда божилась, что не терпит мужчин. Когда ей заказывали свадебный торт, она, бывало, прокалывала булавкой сердце сахарному жениху. А настоящего жениха отбила — наговорила, будто я к ней приставала, вот я ему и опротивела, и он женился на ней. Хотя на самом деле все было наоборот. Отчего люди играют серьезными чувствами других?
Хлоя. Бог его знает.
Франсуаза. Я хочу домой, там меня принимают всерьез.
Хлоя. По-моему, Франсуаза, Оливер вас принимает как нельзя более всерьез. И я очень надеюсь, что вы останетесь, я считаю, это ваш прямой долг, хотя бы перед литературой. Только будьте добры, постарайтесь не плакать при детях, договорились? Ну как, хотите отнести Оливеру завтрак?
Нет, Франсуаза не хочет. Приходится идти Хлое. Хлоя приносит Оливеру поднос с завтраком, садится на край его кровати и заводит умиротворяющий разговор о крокусах, о нарциссах, о грибке у Иниго на ногах.
Оливер. Я не сошел с ума, Хлоя. Не заговаривай мне зубы. Прости меня за вчерашнее.
Хлоя. Давай не будем об этом. Утро вечера мудренее, так ведь? Извини, что подгорели булочки.
Оливер. Франсуаза сожгла, вероятно?
Хлоя. Да.
Оливер. Придется расстаться с этой девицей.
Хлоя. Нет-нет, она нужна в доме.
И это сущая правда.
Оливер. Пожалуй, мне действительно лучше забыть про роман и заняться опять киносценариями.
Хлоя. Что ты, ни в коем случае.
Оливер. Если бы только научиться управлять своими плотскими влечениями! Уверяю тебя, Хлоя, тогда ты у меня стояла бы на первом месте. Куда надежнее и спокойней, чем терпеть возле себя безмозглое, в общем-то, существо лишь потому, что ты не в силах устоять против ядреной задницы и груди колесом.
Хлоя. Вот ужас. Да, несладко быть мужчиной и сознавать, что ты бессилен совладать с собственной натурой.
Смеется она над ним, что ли? Ну да, смеется. Она добилась полной победы.
Только не очень ее радует эта победа. Веселость подрезает под самый корень все, на чем зиждется ее жизнь.
В то же утро звонит телефон. Это Грейс. И вот какой происходит разговор.
Хлоя. Я думала, ты во Франции, Грейс.
Грейс. Кто — я? Ты шутишь. Нудистские пляжи и похотливые старикашки с кинокамерами? Да и стара я состязаться с девчонками на пляже. Это Себастьян так говорит, а кому и знать, как не ему, первому фавориту всех состязаний на пошлом спортивном празднике, именуемом жизнью. Правда, ему во Франции тоже не бывать, поскольку его самолет, слава те господи, упадет и разобьется. Нас вчера в одном доме познакомили с прорицателем, это его слова, а он никогда не ошибается. Если Себастьяну нравится играть с огнем — ради бога, это его дело, я вчера ему так и заявила. Возможно, говорю, ты не на все сто процентов баловень судьбы, как мнишь о себе. В нем сразу поубавилось самодовольства. Только потом я запустила в него чайником и себе же этим напортила, будь оно все неладно.
Хлоя. Грейс, какой тебе смысл вздорить с Себастьяном, когда у него все твои деньги?
Грейс. Вздорить? Это, по-твоему, называется вздорить? Я, милая моя, только что из поликлиники, ходила швы накладывать на губу, и все ребра у меня в синяках. Плевать я хотела на деньги. Все равно они были не мои. Это мне Кристи напоследок подложил свинью, навеки отдал на растерзание охотникам приударить за крупным капиталом, для которых крупный капитал начинается фунтов с пятидесяти. Это к лучшему, что я их лишилась. Что я, на жизнь не заработаю?
Хлоя. Не знаю, Грейс. Ты никогда не пробовала.
Грейс. И зачем я, дура, тебе позвонила. Ты у нас дама чинная, благопристойная. Тебя хлебом не корми, дай окатить человека ушатом холодной воды. Что Оливер-то поделывает? Все держит тебя третьей лишней?
Хлоя. Да.
Грейс. Что ж, будет о чем доложить Марджори.
Хлоя. Жаль, что у меня это сорвалось с языка.
