Один какаду, павлины, казуар, несколько циветт, попугаи четырех видов, десяток мелких обезьянок, один агути, пара муравьедов, енот, золотые рыбки в пруду и — как поняли возница с работником — еще какие-то животные, диковинные и никому неизвестные.
Про этих животных, в особенности про неизвестных, плетут всякие небылицы.
Если же пробраться к дому и заглянуть в некое окно, можно увидеть молодого орангутана, который вечно сидит, глядя в одну точку, и которого кое-кто считает очень опасным, а кое-кто — обыкновенным чучелом.
А еще — об этом знает весь поселок — поблизости от дома часто раздаются хриплые вопли, громкие, пугающие, леденящие кровь, словно какие-то жуткие призраки надсаживают глотку.
В этот четверг, отдав садовнику сыр и масло, возница с работником мешкают дольше обычного. Осторожно спрашивают, правду ли говорят люди.
Садовник отвечает, что у них тут есть три попугая. Один из них, уже старый, регулярно голосит: «Двенадцать часов, господин Карл!» — потому что об эту пору ждет завтрака. Другой пугает посетителей в доме криком «заходите!».
Однако ж самый чудной клич, говорит садовник, издает третий попугай. Пронзительным скрипучим голосом он вопит: «Высморкай нос!» Но только одному человеку, а именно Лёвбергу, когда тот сталкивается с ним в саду.
Как раз при этих словах садовника подошел Линней, попробовать кусочек сыра. И услыхал незнакомое имя.
— Кто такой Лёвберг?
Садовник отвечает:
— Мой старый помощник, живет в сарае с граблями. Большей частью спит, но работу справляет хорошо, когда-нибудь вы с ним встретитесь и потолкуете.
В сад Линней не входит, а выходит. Сад для него не улитка, не нутро яйца, не пещера. Словом, не укрытие.
Это водоем, где живет улитка, ямка в песке, где высиживают яйцо. Горные склоны над пещерой. Там всё на виду, и он должен всё видеть.
Однажды утром из садовникова сарая доносятся до Линнея громкие голоса. Охваченный любопытством, он осторожно подходитближе и слышит странные возгласы!
— А мы вот так!
— Кукушку не возьмешь!
— Трактир пас!
— А мы гусаром!
— Конник пас![14]
Линней узнаёт голоса: работник, возница, садовник. И с ними еще кто-то, незнакомый. Словно по цепочке, по кругу. Один за другим, быстро, без перерыва. Кукушку не возьмешь! Трактир пас! Конник пас! А мы гусаром!
Линней в недоумении.
Ночь. У Линнея бессонница, он выходит в поле. Смотрит вверх, на небо. Там звезды, но в созвездия они не складываются. Он прижимает подбородок к груди, сгибает спину, сгибает колени, падает наземь делает кувырок и вновь встает на ноги. Да, Линней кувырнулся и чувствует себя сразу и храбрецом, и жалким ничтожеством.
Четверг. Сыр и масло. Но возница приехал один. Без работника.
— Это всё из-за пастора, — говорит возница.
Вид у него огорченный.
— Ты о чем? — спрашивает Линней.
— Рудквист, новый пастор. Помер он. Убит.
— А работник?
— Ищут его, Петтера то есть. Прячется он.
— Он что же, виноват?
— Пастор, не спросясь у Петтера, взял на конюшне лошадь. А прежде изрядно хлебнул горячительного.
— Водки?
— Ага, кофейку с водкой.
— А потом?
— Потом пастор в Лёвсту поехал. Дальквист говорил, они с Бильке играли в шашки и тяпнули по рюмочке-другой сладенького.
— Ликеру?
— Ага, только не сказать, чтоб уж вовсе захмелели. Потом он домой поехал. Но до дому не добрался. В Гунсте видали его чин чином, на лошади. А после — никто не знает. Пока пастора искали, Петтер и сбежал. Тело Рудквиста нашли в озере Фунбу, ближе к колокольне. Лошадь пропала.
— Что же, по-твоему, случилось?
— Рудквист заплутал спьяну-то да и свалился в воду. Лошадь вернется. Петтер тоже.
Иной раз, в долгие послеобеденные часы, Линней представляет себе, будто под сенью дуба рассказывает ребятишкам о том, как растил жемчужины в реке Фирисон, о неистребимости грушевого долгоносика и о чудесных травах Каменистой Аравии.
Порой Линнея одолевают великие сомнения, ему кажется, будто двадцать восемь студентов задумали его убить. Он доверяется садовнику, и тот советует:
— Спроси самого из них простодушного.
Линней опять сомневается:
— Вряд ли простодушие владеет правдой.
И слышит в ответ:
— Коли оказался в кругу людей изворотливых, норовящих крутить-вертеть тобою, как им заблагорассудится, надо тебе обратиться к простодушному, у которого ума не хватает на хитрости да коварство, вот правду и узнаешь.
Садовник:
— С какой стати ты думаешь, что мир был сотворен? Он ведь существовал изначально.
Ноябрьское утро, четверг после Дня всех святых. Снегопад. Доставляют провизию. Возница отсутствует. Лошадьми правит работник. Линней подходит за сыром.
— Петтер! Вернулся!
— Я сам знаю, что делал и чего не делал.
— Возница-то где?
— Ушел Андреас. Ищут его. Только он не виноват. Не могу я в это поверить.
— А лошадь?
— Нашлась.
— Сыр-то у тебя где? И масло?
Линней принимает в охапку сыр и масло.
— Андреас, конечно, пьет, — говорит Петтер, — что правда, то правда. Мрачный он. И пьет, чтоб на душе посветлело. Для радости то есть. Не для чего другого.
Линней ничегошеньки не знает ни о работнике, ни о вознице, ни о пасторе. Записывает, что в сильный мороз снежные кристаллы мельчают.
28 января. Именины Карла. Линней читает лекцию, он счастлив.
— Мы, — говорит он студентам, — как бы электрические огни, которыми Господь украсил и осветил свой театр.
Линней в саду, обдумывает Сибирский сад, вокруг которого, для защиты от коз, надо возвести каменную ограду. В один ряд камней или в два? Об этом стоит поразмыслить.
Приходит садовник, Линней делится с ним своими планами. А в ответ слышит, что затея неблагодарная, если вспомнить о козьем проворстве да ловкости.
Лучше в два ряда, думает Линней. Нижние вкопать поглубже в землю, на них в два слоя большие каменные блоки. А между этими слоями щедро засыпать гальку, для опоры и крепости.
— Дресва да хрящ, — говорит садовник. — В Лёвсте этого добра полно. Сколько хочешь.
Линней не понимает.
— Дресва? Хрящ? Ты о чем толкуешь?
В такие мгновения меж ними повисает какая-то неясность. Линней есть Линней, садовник есть садовник, оба это знают, и обычно меж ними царит полное понимание. Но все же порой, вот как сейчас, наползает туман.
Впрочем, он быстро рассеивается. Садовник добавляет, отнюдь не назидательно: дресва и хрящ — местные названия мелкой гальки, которой заполняют стыки между блоками.
А поверх всего — плитняк.
Тот человек в рабочей одежде, с доской на плече опять здесь, останавливается, приподнимает шляпу:
— Мое имя — Кристоффер Хёрнер, я часовщик. Строю дом, вон там, на холме. Хочу засвидетельствовать почтение и предложить свои услуги, на всякий случай. Коли у вас имеются поломанные часы, я за небольшую плату починю их. Можно получить и новые часы, по приемлемым ценам.
Линней ограничивается вежливой благодарностью и испрашивает позволения в случае нужды вернуться к этому разговору.
Часовщик благодарит, столь же вежливо.
— Зашли бы как-нибудь, посмотрели на дом.
Февраль. Март. Лекции. Существуют роды, семейства и виды. Но студенты не способны различать эти порядки и разновидности, ведь они относительны. Пытаются классифицировать по месту произрастания, по размеру, по пятнышкам на цветках, по форме стебля, по окраске корневища.
Линней разъясняет, что Система должна где-то завершиться.
— Разновидности суть несущественные отклонения.
Разъясняет, что необходимо разграничивать неизменную Систему и переменчивые разновидности.
— Иначе Системе конца-краю не будет.
Запрещает студентам заниматься разновидностями.
Садовник рассказывает Линнею:
— Один человек взял да и запер в хижине семерых коз. Козы подохли там с голоду. Мужик-то вернулся только через семь лет. Захворал и семь лет пролежал больной.
Линней:
— Зачем ты рассказываешь мне про коз?
Начало апреля.
— Гляди, — говорит Линнею Лёвберг, — вот тут кукушка на ветке. А тут гусар с саблей наголо. Тут кабан, за которым гонится собака. Тут конник со знаменем. Тут трактир с вывеской — винная чарка. А это венок, из лавра, не из дубовых листьев. Цветочная ваза. Урод, его надо остерегаться. Ну и чилле, джокер, он может иметь любое достоинство.
Лёвберг рядами разложил на земле маленькие разноцветные карты. Линней берет одну, внимательно разглядывает. Лёвберг, учтиво:
— Это ваза. Цветочная ваза.
