- Это не месть, а лишь напоминание о том, что я - ваш давний кредитор, кузина.
- Ах, так это я должна платить старые долги? - рассмеялась она. - Да, вы, путешествуя, не теряли времени даром.
- Я предпочел бы не терять его в деревне, - сказал Старский и значительно посмотрел ей в глаза.
- Это будет зависеть от способа мести, - ответила панна Изабелла и опять покраснела.
- Их милость просят пана Вокульского, - сказал Миколай, появляясь в дверях.
Разговор оборвался. Вокульский захлопнул альбом, встал и, поклонившись панне Изабелле и Старскому, медленно пошел за слугой.
- Этот господин не понимает по-английски? Он не обиделся, что мы с ним не разговаривали? - спросил Старский.
- О нет!
- Тем лучше, мне почему-то показалось, что он не очень хорошо себя чуствовал в нашем обществе.
- Вот он и покинул его, - небрежно ответила панна Изабелла.
- Принеси мне из гостиной шляпу, - сказал Миколаю Вокульский, выйдя в соседнюю комнату.
Миколай взял шляпу и отнес ее к хозяину в спальню. В прихожей он услышал, как Вокульский, сжав голову обеими руками, прошептал: "Боже мой!"
Войдя к пану Томашу, Вокульский уже не застал врачей.
- Вообразите только, что за роковое стечение обстоятельств! воскликнул Ленцкий. - Доктора запретили мне ехать в Париж и под угрозой смерти велели отправляться в деревню. Клянусь честью, не знаю, где укрыться от этой жары. Она и на вас действует, вы переменились в лице... Ужасно душная квартира, правда?
- Да, правда. Разрешите, сударь, отдать вам деньги, - сказал Вокульский, вынимая из кармана толстую пачку.
- Ага... верно...
- Здесь пять тысяч рублей, это проценты до половины января. Будьте добры проверить. А вот расписка.
Ленцкий несколько раз пересчитал кипу новых сторублевок и подписал документ. Затем, отложив перо, сказал:
- Хорошо, это одно дело. А теперь относительно долгов...
- Сумма в две-три тысячи рублей, которые вы должны ростовщикам, сегодня будет уплачена...
- Только уж извините, пан Станислав, я даром не соглашусь... Вы, пожалуйста, аккуратнейшим образом отсчитывайте себе соответствующие проценты...
- От ста двадцати до ста восьмидесяти рублей в год.
- Да, да... - подтвердил пан Томаш. - Ну, а если... а если, допустим, мне понадобится еще некоторая сумма, к кому мне у вас обратиться?
- Вторую половину процентов вы получите в январе.
- Это-то я знаю. Но видите ли, пан Станислав, если б мне вдруг понадобилась некоторая часть моего капитала... Не безвозмездно, конечно... я охотно заплачу проценты...
- Шесть. - подсказал Вокульский.
- Да, шесть... или семь.
- Нет, сударь. Ваш капитал приносит тридцать три процента годовых, так что я не могу одалживать его из семи процентов...
- Хорошо. В таком случае, не лишайте себя моего капитала. Однако... понимаете... вдруг мне потребуется...
- Изъять свой капитал вы сможете хоть в середине января следующего года.
- Боже упаси! Я не стану его у вас забирать и через десять лет...
- Но я взял ваш капитал только на год...
- Как это? Почему? - удивился пан Томаш, все шире раскрывая глаза.
- Я не знаю, что будет через год. Не каждый год случаются такие выгодные дела.
Пан Томаш был неприятно поражен; с минуту он помолчал.
- A propos, - снова заговорил он. - Что за слухи ходят по городу, будто это вы купили мой дом?
- Да, сударь, я купил ваш дом. Но через полгода я готов его уступить вам на выгодных условиях.
Ленцкий почуствовал, что краснеет. Однако, не желая признавать себя побежденным, спросил барственным тоном:
- А сколько вы захотите отступного, пан Вокульский?
- Нисколько. Я отдам вам его за девяносто тысяч, и даже... может быть, дешевле.
Пан Томаш отшатнулся, развел руками и упал в свое глубокое кресло; из глаз его снова выкатилось несколько слезинок.
- Право, пан Станислав, - проговорил он, всхлипывая, - я вижу, что деньги могут испортить... самые лучшие отношения... Разве я в претензии на вас за то, что вы купили мой дом? Разве я упрекаю вас? А вы говорите со мною так, словно обиделись.
- Простите, сударь, - прервал Вокульский. - Но я действительно немного раздражен... наверное, от жары...
- Ах, наверное! - воскликнул пан Томаш, вставая и крепко пожимая ему руку. - Итак... простим друг другу резкие слова... Я не сержусь на вас, потому что по себе знаю, как действует жара...
Вокульский попрощался с ним и вышел в гостиную. Старского уже не было, панна Изабелла сидела одна. Увидев его, она встала; лицо ее на этот раз было приветливее.
- Вы уходите?
- Да, и хотел проститься с вами.
- А вы не забудете про Росси? - спросила она со слабой улыбкой.
- О нет. Я попрошу, чтобы ему передали венок.
- Разве вы не сами вручите его? Почему же?
- Сегодня ночью я уезжаю в Париж, - ответил Вокульский и, поклонившись, вышел.
Панна Изабелла с минуту стояла в недоумении, потом бросилась к отцу.
- Что это значит, папа? Вокульский со мною простился очень холодно и сказал, что сегодня ночью уезжает в Париж...
- Что? что? что? - вскричал пан Томаш, хватаясь обеими руками за голову. - Он, наверное, обиделся.
- Ах, правда... Я упомянула о покупке нашего дома...
- Иисусе! Что ты наделала? Ну... все пропало! Теперь я понимаю... Конечно, он обиделся... Однако, - подумав, прибавил Ленцкий, - кто же мог предположить, что он так обидчив? Скажите на милость - купец, а так обидчив!
Глава двадцатая
Дневник старого приказчика
"Уехал-таки! И как?! Пан Станислав Вокульский, великий организатор Торгово-транспортного общества, достоуважаемый глава фирмы с четырехмиллионным годовым оборотом, взял да и поехал в Париж, словно ямщик куда-нибудь в пригород. Только накануне он говорил (мне самому!), что еще не знает, когда поедет, а на следующий день - трах-тарарах! - его и след простыл.
С шиком пообедал у достопочтенных господ Ленцких, выпил кофейку, поковырял в зубах - и был таков. Еще бы! Пан Вокульский - это вам не какой-нибудь приказчик, который должен выпрашивать у хозяина отпуск раз в несколько лет. Пан Вокульский - капиталист, у него шестьдесят тысяч годового дохода, он на короткой ноге с графами и князьями, стреляется с баронами и ездит куда и когда ему вздумается. А вы, наемные служаки, корпите себе над работой, за то вам и жалование платят и дивиденды.
И это, по-вашему, купец? Нет, купцу этакая блажь не пристала!
Ну, я понимаю, можно и в Париж махнуть и даже по-шальному махнуть, да не в такое время. Тут, знаете ли, Берлинский конгресс заварил кашу, тут вон Англия зубы точит на Кипр, Австрия - на Боснию, а Италия вопит: "Подавайте нам Триест, не то худо будет!" В Боснии-то, слыхать, уже кровь льется ручьем, тут и думать нечего - осенью (дайте только управиться с жатвой!) непременно вспыхнет война... А он как ни в чем не бывало - фьюить - и в Париж.
Стоп! А зачем он так спешно отправился в Париж? На выставку? Очень ему нужна эта выставка! Может быть, по сузинскому делу? Любопытно мне знать, на каких это делах можно заработать пятьдесят тысяч - вот так, в два счета? Они мне заговаривают зубы какими-то новыми машинами, не то нефтяными, не то железнодорожными, не то для сахарных заводов... А может, ангелочки мои, поехали вы не за этими необыкновенными машинами, а за самыми обыкновенными пушками?.. Франция, того и гляди, сцепится с Германией... Молодой Наполеон, говорят, обретается в Англии, да ведь от Лондона до Парижа ближе, чем от Варшавы до Замостья!
Эй, пан Игнаций, погоди судить пана В. (в таких случаях лучше не называть фамилию полностью), не хули его раньше времени, а то как бы не попасть тебе впросак. Тут готовится нечто важное и тайное: и этот пан Ленцкий, некогда бывавший у Наполеона III и этот якобы актер Росси, итальянец (а Италия вдруг потребовала Триест)... и этот обед у Ленцких перед самым отъездом, и приобретение дома...
Панна Ленцкая - красавица, спору нет, но ведь она всего только женщина, и не стал бы Стах ради нее совершать такие безумства... Тут дело смахивает на п... (в таких случаях благоразумнее всего употреблять сокращения). Тут дело смахивает на серьезную п...
Уже две недели как бедный малый уехал, и, может быть, навсегда... Письма пишет короткие и сухие, о себе ни слова, а меня такая тоска берет, что иной раз, ей-богу, места себе не нахожу. (Ну, положим, не по нему, а так, просто по привычке.)
Помню, как он уезжал. Магазин уже заперли, и я как раз за этим вот столиком пил чай (мой Ир до сих пор прихварывает). Вдруг в комнату вбегает лакей Стаха.
- Барин просит вас! - крикнул и убежал.
(Ну и распущенный шельмец, ну и бездельник! Надо было видеть, как он стал на пороге и объявил: "Барин просит!.." Скотина!)
Хотел было я его отчитать: знай, мол, болван, твой барин для тебя только барин, да его уж и след простыл.
Я поскорее допил чай, налил Иру молока в миску и пошел к Стаху. Смотрю - в подворотне лакей его заигрывает сразу с тремя девками, все три поперек себя шире. Ну, думаю, этакий лоботряс и с четырьмя бы управился, хотя... (В женщинах сам черт не разберется. Взять, к примеру, пани Ядвигу: худенькая, маленькая, этакое эфирное создание, а уже третьего мужа вогнала в чахотку.)
