– Милиция! – завопила буфетчица.
– Господа, рвем когти, – вполголоса предложил я. – Милиция в мои сегодняшние планы не входит.
Мы быстро помогли Димочке встать на ноги и ринулись к выходу. На пороге я обернулся.
– Хорошее у вас кафе, – сказал я остолбенело глядящей нам вслед буфетчице, – уютное.
– Бежим осюда, – зашипела на меня Аня.
Мы промчались квартала три, ныряя во всевозможные переулки.
– Ну, – сказал я, когда мы, наконец, остановились, – на этом, господа, наши приключения заканчиваются, а пути расходятся. Благодарю вас за чудесно проведенный день и незабываемую встречу.
– Вы просто два идиота, – заявила Аня.
– Совершенно с тобой согласен, – кивнул я. – Раз уж нас обоих угораздило каждого в свое время с тобою связаться… Дим, – обратился я к новому знакомцу.
– Чего?
– Посмотри на человека, который несколько месяцев был идиотом, а потом очень удачно перестал им быть. И подумай об этом, если сумеешь.
Я развернулся и зашагал прочь. До начала концерта оставалось часа два, а мне еще нужно было купить цветы и коньяк. Я двинулся в сторону Бессарабского рынка, ощущая на ходу, как глаз мой начинает медленно, но неотвратимо оплывать. Оказавшись на рынке, я, минуя назойливые просьбы попробовать яблочки, соленья, домашнее сало и прочее изобилие, направился к цветочным рядам. Здесь, за пышными зарослями роз, тюльпанов и гвоздик, поблескивая черными глазами и ощетинившись небритыми подбородками, притаилось кавказское царство. Взгляд мой упал на высокие, с огромными алыми бутонами розы, которые, казалось, источали все ароматы Востока.
– Почем розы? – спросил я у высокого усатого кавказца за прилавком.
– Восэм рублей цвэток, – ответил тот.
– Пять штук дайте.
– Нэ таргуясь? – удивился кавказец.
– А надо поторговаться? Хорошо, давайте за девять.
– Х-ха, – оскалился кавказец, сверкнув белыми зубами. – Шютник? Я тоже лублю пашютить. – Тут он глянул на меня повнимательней и, указав пальцем на мой глаз, заметил: – Ты, я вижю, сегодня уже шютил. Падрался, да?
– Подрался.
– Из-за женщины?
– Получается, из-за женщины.
– Пачти маладэц, – похвалил меня кавказец.
– А почему почти? – поинтересовался я.
– Патаму что после драки у тебя не глаз должен быть красный, а кулак.
Я показал ему покрасневшие костяшки пальцев.
– Вах, – сказал кавказец, – пачти савсэм маладэц.
– А почему почти совсем?
– Патаму что глаз все равно красный. Цвэты для нее пакупаешь?
– Нет, – ответил я.
– А для каво?
– Для другой.
Кавказец покрутил головой и поцокал языком.
– Вот теперь ты савсэм маладец. Хочешь, я букэт тебе бэсплатно прадам?
– Нет, – сказал я.
– Пачиму? – искренне удивился кавказец.
– Потому что своей женщине я сам хочу дарить букеты, а не чтоб ей другие дарили.
Кавказец показал мне большой палец.
– Тагда с тэбя сорок пять рублей, дарагой.
– Почему сорок пять, если по восемь?
– Было по восэм. А ты до дэвяти датаргавался.
Я пожал плечами и заплатил. Кавказец выбрал пять самых красивых роз, подумал, почесал небритый подбородок и прибавил к ним еще две.
– Это зачем? – спросил я.
– Адну нельзя, шесть палучится, прымэта плахая, – объяснил кавказец. – А так – ты даришь, и я чуть-чуть дарю.
– Спасибо, – сказал я.
– Нэ за что, дарагой. Падэрешься снова – приходи апять. Пашютим вмэсте.
После рынка настроение у меня заметно улучшилось. К тому же в гастрономе мне почти без очереди удалось прикупить относительно неплохой коньяк, и я с легким сердцем направился к Октябрьскому дворцу, имея в своем распоряжении бутылку коньяка, роскошный розовый букет и подбитый глаз.
Во дворце, где уже было довольно людно, я сразу же направился в буфет, надеясь, что не встречу там никого из знакомых – мне не слишком хотелось объясняться насчет перемен в моей внешности. Надежды эти тут же рухнули, поскольку за прилавком стояла буфетчица Надя.
– Привет, – сказал я, стараясь держаться к ней правой, неподбитой стороной. – Мне чашку кофе и какой-нибудь бутерброд.
– Здоров, почтальон, – откликнулась Надя. – Ух ты, какой букет! Это мне?
– Э-э-э… – замялся я. Мне сделалось досадно за свою недогадливость, потому что цветы от меня Надя совершенно заслужила.
– Понятно, не мне, – вздохнула Надя. – Укротительнице своей. А бутылки пустые принес?
– Э-э-э, – столь же внятно ответил я.
– И бутылки не принес. Свинья ты, а не почтальон. Дать бы тебе разочек за такое…
– Не надо, – опередил я Надю, – я сам.
Я сжал руку в кулак и, маскируясь собственным профилем, с размаху, но не сильно, зарядил себе в подбитый глаз.
– Возмездие свершилось, – объявил я, поворачиваясь к Наде анфас.
Надя ахнула.
– Ты что… ты совсем сдурел?
– Я накосячил, я себя и покарал, – смиренно проговорил я.
– Это ж надо так с головой своей не дружить… Погоди, я сейчас лед принесу.
– Не надо льда, – улыбнулся я. – Дай мне лучше кофе с бутербродом, а то я сегодня не ел ничего.
– Что-то глаз у тебя быстро заплыл, – покачала головой Надя, сострадательно вглядывясь в мое лицо. – И красный уже весь, как буряк.
– Это потому, что ему стыдно перед тобой, – ответил я. – Вот он и прячется, и краснеет. Да ты не переживай, скоро эта нелепая краснота пройдет, и он станет фиолетовым, как губы у покойника.
– Ну тебя к черту! – Надю передернуло. – Дурак какой… Бери свой кофе с бутербродом и сядь где-нибудь у стенки, чтоб тебя видно не было… Псих ненормальный… У меня ж теперь весь день руки трястись будут.
Я и в самом деле присел у стеночки, где можно было не слишком себя афишировать, с удовольствием жуя и попивая. Спустя некоторое время в буфет наведались мои друзья-фокусники. Мне во второй раз за день захотелось сделаться невидимым и во второй раз не удалось.
– Ага! – с присущей им деликатностью заорали мои друзья на весь буфет. – Привет укротителю укротительниц!
– Рты закройте, – прошипел я.
– Да ладно, не скромничай, распутная тварь… Мамочка родная, что это у тебя с глазом?
– Поцелуй бешеного зверя, – буркнул я.
– Это Люсьена так тебе приложила?
– Зося, леопардиха. Я их вчера ночью перепутал.
– А мы тебя предупреждали, что она стерва.
– Полегче насчет стервы. А то я вам такие же фрески под глазами сделаю.
– Ладно, не кипятись, рыцарь. Так что, сегодня к нам после концерта?
– Не-а.
– Опять, что ль, к Люсьене? Тебе одного подбитого глаза мало?
– Мало. У меня их все-таки два.
– Смотри, как бы ни одного не осталось… Ох ты, какие розы! Она тебе, значит, в морду, а ты ей цветы?
– Каждый дает другому то, что может.
Эта светская беседа, признаться, меня утомила, и, когда друзья мои отлучились к буфетной стойке, я, прихватив сумку и цветы, удрал из буфета в зрительный зал. Зал был наполовину пуст, и я бесконфликтно занял место в первом ряду. Вскоре начали стекаться остальные зрители, заполняя ряды параллельными ручейками, и среди тех, что, подобно мне, предпочли места поближе к сцене, я узнал вчерашнего бородача. Бородач тоже узнал меня и в нерешительности остановился. Я жестом пригласил его присесть рядом со мною. Бородач покачал головой, а затем, присмотревшись ко мне и обнаружив подбитый глаз, расплылся в улыбке, показал большой палец и, что всего возмутительней, подмигнул мне. Подмигивать в ответ, имея в распоряжении единственный здоровый глаз, было глупо, поэтому я ограничился ответным жестом, заменив, разве что, большой палец на средний.
– Молодой человек, – зашикали на меня, – ведите себя прилично!
– Вы это лучше вон тому бородатому скажите, – огрызнулся я. – А то он мне второй день покоя не дает. Улыбается, корчит рожи, подмигивает, как черт знает что. Мне даже подумать страшно, что за мысли прячутся под его бородой.
От готового вспыхнуть конфликта нас уберег конферансье, который вышел на сцену и объявил начало концерта. Люсьена выступала на этот раз в первом отделении и номер свой, нужно сказать, отработала блестяще. Она вроде бы не делала ничего особенного, с магической точки зрения, трюки ее были неновы и заурядны, но в каждом ее движении было столько искрящейся энергии, столько раскрепощенной силы и пленяющей неги, что зал устроил ей овацию. Под грохот аплодисментов я подскочил к сцене и возложил на нее цветы.
– Ты была великолепна, – тихонько проговорил я.
– А ты снова украл цветы, – так же тихо отозвалась она. – Ограбил еще одну проезжавшую свадьбу?
– Нет, – улыбнулся я, – обчистил могилки на кладбище.
– Молодец какой… А что это у тебя с глазом?
– С упырем кладбищенским подрался. Эти вурдалаки совсем распоясались.
– Ладно, я с тобой еще вечером поговорю…
– Обязательно поговори.* * *
Я с трудом дождался, пока, вытянувшись бесконечной цепочкой, завершится первое отделение, затем антракт, затем вторая часть, затем, наконец, разъедутся по домам и гостиницам публика и артисты. Отмучившись в ожидании, я направился за кулисы, в Люсьенину гримерку. По дороге я встретил все ту же парочку рабочих сцены, дымящих под пожарным щитом папиросами и потягивающих портвейн. Казалось, с момента нашей первой встречи они не поменяли ни места, ни поз, и мне даже подумалось, что они так и родились под этим пожарным щитом, держа в руках папиросы и пластмассовые стаканчики с портвейном.
