Провинциалы: «О! В Москве работаешь!» Брошенным одиноким, да пусть и не одиноким, медсестрам и инспекторам надо тянуть семьи, растить детей. В их населенных пунктах за сто и более километров от Москвы с работой каюк. У службы режима те же причины? Конечно. Вот почему подавляют приезжие. А идея? Есть ли идея? Теликов глубоко задумывается, закуривая вторую сигарету от скуренной первой. Какая идея, если у государства ее нет? Мы как корабли в темную ночь вне маяков и ориентиров. Живем, потому что, не спросив, родились. Плывем, потому что плывется. В детстве мечтали стать космонавтами, артистами, врачами, но не тюремщиками?
Теликов выпрямляется. Слышу, как хрустит его остов. «Ну вот вы работали в Системе и в восьмидесятых годах прошлого века, и сейчас. Связи в Думе у вас есть. Почему вам не стать депутатом?» – «Мне, депутатом? От какой партии?» – «Партию подскажем… Нам нужен свой человек в Думе, в комитете по законодательству, который бы отстаивал Систему, ФСИН. Вы – идеальный человек. В возрасте, член Союза писателей, еще какой-то член… Три года ради написания книги, сбора материала проработали психиатром на Кошкином доме. Все три года дневники, вместо больных, своим коллегам писали… Можно сказать, подвиг разведчика… (Меня колет его язвительность.) Мы люди скромные, всю жизнь по тюрьмам и лагерям работаем. И не афишируем. Книжек ни хвалебных, ни ругательных не пишем. Изо дня в день, со смены в смену за маленькие деньги честно выполняем свой долг, если вам это понятно… А идея? Идея простая на все времена: или мы , или они… На том Россия стоит – вы уж извините за громкие слова… Рапорт на увольнение я вам подпишу. А о моих словах подумайте: имею в виду – продвижение в депутаты от Системы».
Что ж, начальник Бутырки Теликов заставляет себя уважать. Иду, чувствую за спиной его умный изучающий взгляд.
Вспоминаю первого своего тюремного руководителя, не изящного светского Теликова, а лягушачеподобного майора Давидова, возглавлявшего Дворянскую спецпсихбольницу с 1984 по 1985 год, возможно, и далее (я уехал). В кабинете Давидова тома сочинений Ленина стояли не по порядку, некоторые корешками внутрь, другие – «вниз головой». Как-то в году 1985-м на планерке Давидов очень удивился, что в стране перестройка, и не понимал, что она означает. Он был убежден: все это хитрый ход партии, дабы выявить злодеев и засадить к нам в дурдом. Лягушка – жена Давидова, парторг и библиотекарь отсутствовавшей библиотеки, если не считать небрежно брошенных томов Ленина в кабинете мужа, физически и духовно была ему под стать. Огород им сажали зэки. Когда правящая пара шла летом на пляж, все офицеры и их семьи немедленно принимали почтительнейшее решение тоже немедленно омыться в местном Иордане. Когда на территорию психбольницы выскочил душевнобольной с топором (в 1-м отделении ремонтировали полы, и ему удалось подсуетиться), майор Давидов, замполит и старший опер пошли навстречу с оружием. «Брось топор, и тебе ничего не будет! Даю слово коммуниста!» – громогласно предложил Давидов сумасшедшему, призывавшему прильнувших к окнам больных к массовому хипежу. Больной топор не бросил. Давидов разрядил в него ПМ. Вскоре, несмотря на отсутствие высшего образования, майор Давидов стал полковником, а на спеце некоторое время царила тишина. Пока (смотри выше про Краморову, часть первая) все равно не разразились массовые беспорядки с убийствами и калеченьем врачей и медсестер. Теликов – руководитель нового типа. Он с самого начала нашего рассказа полковник. Его тип реагирования на экстремальные ситуации – гляди про «бунт» в Бутырке, спровоцированный посадкой в карцер молодого кавказца-«апельсина».
30.03.12
Я на больничном по поводу ОРВИ, переходящем в обострение не первый год мучающего меня хронического бронхита. Обхожу специалистов 3-й поликлиники МВД: диспансеризируюсь в связи с предстоящим увольнением. Врач-дерматолог советует мне мазать герпес поочередно зеленкой и подсолнечным маслом. Каковы зарплаты – таковы советы!
31.03.12
В жопу пьяный ебу раком инспекторшу Лесю (познакомились на юбилее Цветиковой). Леся, наравне со мной принявшая на грудь – вторая грудь удалена по поводу рака – бутылку водки, кричит благим матом: «Трахни меня, как суку! Выеби! Я – блять, меня все ебут!» Сорокадвухлетняя мать-одиночка из Калмыкии наговаривает на себя другие кощунственные слова. Я верю и не верю ей, знаю: после пятнадцати лет жизни в уфсиновском общежитии она – святая… Мои силы иссякают, а удовлетворить Лесю непросто: по тому же поводу у нее удалена шейка матки, поэтому пенис ей нужен особо длинный, не мой и не шефа. «Хуй!!!» – стонет она, кончая.
Я смотрю на Лесину уфсиновскую синюю форму, небрежно брошенную на диван.
Полнолуние, и синяя форма отливает жупелом. Мне кажется: я е… Систему. Жалкая капля способного к оплодотворению семени изливается из моих чресел. Я падаю подле Леси.
Хочу обнять ее грудь, но вспоминаю, что Леся из-за инвалидности этого не позволяет – на ней неснимаемый черный лифчик. Заразит ли она и на этот раз мою крайнюю плоть рецидивом герпеса, от которого лечусь в 3-й поликлинике МВД?
04.04.12
Снова в Кошкином доме. Главврач в голубой куртке и штанах хирурга со значением жмет мне руку и «учит», что завтра говорить следователю по возбужденному уголовному делу в связи со смертью Ласкового.
Иду в отдел кадров. Приказ о моем увольнении Теликовым до сих пор не подписан. Возвращаюсь в психушку. Главврач уговаривает меня остаться хотя бы на полставки. «А со следователем помните: главное – дух корпоративности!»
05.04.12
В 16.00 снова во Втором отделе прокуратуры по особо важным делам. Тот же молодой следователь, еще более притомленный, чем ранее. Повторяю показания. «Отчего же, по-вашему, умер Ласковый? Вопрос провокационный, не находите?» – «От пневмонии и ее осложнений».
Высказываю частное мнение, что Ласкового убила Система: халатность на всех уровнях медицинских учреждений УФСИНа. «А в «резинке» он сидел?» Такой информации у меня нет. Интересуется «резинками». Сообщаю, что «резинки» не выдуманы «злыми» психиатрами Кошкиного дома, они были заложены в архитектурный проект здания. С «резинками» Кошкин дом построили. «А вы в них заходили?» Еще бы! Смрад «резинок» гуляет со мной по миру. Говорю, что помещение больных в «резинки» унижает их человеческое достоинство (помните Элтона Трибасова с его истерикой против помещения душевнобольных даже в «стаканы»?).
Мент остается ментом. Следователь ловит меня на том, что Ласковый не состоял на учете в ПНД. Я этого не знал. Имеет ли это значение?
Неправильно записывает номер моей улицы: вместо 3-я – 13-я, вроде как я готов подписать неправильную информацию о себе, дабы скрыться от «правосудия». Я его неохотно поправляю. Неправильно записывает мой телефонный номер – не поправляю: он все равно знает правильный.
Далее следователь ксерит страницы моего паспорта, чтобы я не сбежал. Для него имеет большое значение, что я увольняюсь из Системы. Полагает, что Система отторгает меня, как виновного. Ему важно, что я разведен – нет смягчающих обстоятельств.
Притворно жмет мне руку: я знаю, тучи надо мной сгустились, и все будет зависеть от заключения «независимой» комиссии врачей.
Выйдя на весенний воздух, испытываю жгучее желание отнести дневник прямо сейчас на «Эхо Москвы» (весь допрос флешка с дневником лежала в моем драном портфеле).
09.04.12
Прихожу в Бутырку, чтобы дооформить увольнение. Получаю соответствующую запись в отделе кадров, после двухчасового ожидания Кати, которая всегда «у начальника». Мне правят ошибку, я больше не психиатор , а психиатр. В Кошкином доме по документам (трудовым книжкам, пропускам и т. д.) психиаторы и тирапевты.
В ПБ застаю Алексина, «трущего» с опером, чья фамилия на «о», о помещении кого-то с общего корпуса в психбольницу не по медицинским, а оперативным соображениям. Скоро таких «больных» в ПБ станет процентов десять.
Шеф, главная медсестра Ашанова, зам – Гордеева и фельдшер Дымов выслушивают мой отчет о посещении следователя. Шеф всех в шутку называет «фигурантами по делу Ласкового». Успокаивает: «Я разговаривал со знакомым патологоанатомом – ничего нельзя доказать».
Ухожу. Новый седовласый доктор Бутсов колет концом неразмотанной проволоки чей-то полутруп в коридоре прямо под образцом жалобы в Европейский суд по правам человека на стене. Не дожидаясь выяснения, жив человек или мертв, предоставляю доктора его работе.
Гербовую печать в трудовую так и не получил: главбух Бутырки вместо положенных 18 часов слиняла с работы в 17.00.
10.04.12
Главбуха нет и в 16.00. В бухгалтерии вообще нет гербовой печати! Ставлю ее в спецчасти. Готов рыдать от неопределенности своего будущего. Руководительнице бутырской расчетной группы тупорылой Афине Палладьевне (Ивановне) с ненавистью признаюсь в любви к тюрьме.
