– Не будем торопить события, – сказала она.
– Будем плестись у них в хвосте?
– А куда спешить?
– А если мне завтра кирпич на голову упадет?
– Значит, ваша голова ничего лучшего не заслужила.
Номерами телефонов мы, впрочем, обменялись. Через две недели перешли на «ты». Через месяц она позволила, наконец, поцеловать себя – в щеку. Даша напоминала мне влюбленную парочку, в которой не хватало одного человека. Она беззаветно любила себя и платила себе взаимностью. Выдержать такую конкуренцию было не то что трудно – невозможно. От своего окружения Даша требовала не столько любви, сколько восхищения. В ней ощущалась самодостаточность музейной статуи. Влюбиться в нее было непревзойденной глупостью, и я, естественно, влюбился. По счастью, во мне обнаружился неплохо развитый инстинкт самосохранения, который выплеснулся в мои подтрунивания над Дашей и сделал меня интересным в ее глазах. Просто восхищенного поклонника и бессловесного обожателя она довела бы до сумасшедшего дома.
– Твое место не в Киеве, – говорил я. – Твое место в Париже.
– Правда? – улыбалась она.
– Конечно. Скажем, где-нибудь в Лувре. Ты так похожа на Венеру Милосскую, что иногда хочется отрубить тебе руки.
– Не груби!
– Я не грублю, я робко восхищаюсь. Кстати, знаешь, как Венера Милосская утратила свои верхние конечности?
– Любопытно.
– Это и в самом деле занятная история. Когда археологи откопали ее, она была цела и невредима и настолько прекрасна, что ей определили место в лучшем из парижских музеев. Посетители так восторгались ею, что то и дело норовили прикоснуться к ней, погладить, провести ладонью по ее холодному мраморному телу. Администрации Лувра это в конце концов надоело, и она поместила рядом с мадам Милосской табличку: «Руки прочь от статуи!» А какой-то недоумок истолковал этот призыв по-своему и осуществил при помощи молотка.
В августе Даша познакомила меня с родителями. Отец ее оказался профессором, преподавателем физики в Политехническом институте. При этом выглядел моложаво, а держался с веселым легкомыслием, чем сразу расположил меня к себе. Дашина мама работала корректором в каком-то издательстве. Она разглядывала меня так, словно выискивала во мне орфографические и стилистические ошибки, и, видимо, сочла если не вульгарным, то недостаточно отесанным. За обедом она будто бы невзначай следила, как я пользуюсь ножом и вилкой, какие куски кладу в рот и не слишком ли звучно их пережевываю. Мне захотелось отколоть какую-нибудь пакость, но я сдержался, интеллигентно промокнул салфеткой губы и светски молвил:
– Вероника Олеговна, Сергей Валерьевич, – благодарю. Вкусный обед, милая атмосфера, чудесный хрусталь, прелестный фарфор.
– Саксонский, – небрежно проронила Вероника Олеговна. – Достался нам в наследство от Дашиной бабушки.
– Бабушка била фрица? – осведомился я.
– Нет. Бабушка его тоже унаследовала.
– Очаровательная у вас семья, – восхитился я. – Все кому-то что-то дарят… А теперь – позвольте откланяться. У моего друга сегодня день рождения, а приятели мои такие сволочи, что, если я опоздаю, они сожрут всю водку без меня.
С тем я и удалился.
Дашу моя выходка рассердила.
– Поздравляю, – сказала она. – Ты сделал все, чтобы не понравиться моей маме.
– Да я особенно и не старался, – хмыкнул я.
– Старался. Ты нарочно эпатировал моих родителей.
– Дашенька, подбирай выражения! Слышала бы тебя сейчас Вероника Олеговна…
– Ты подумал о том, в какое положение ставишь меня?
– Я об этом все время думаю.
– С тобой невозможно разговаривать, – вздохнула Даша. – Слушай, может, мы просто устали друг от друга?
– Действительно, целых три месяца знакомы…
– Разве этого мало?
– Слишком много. За три месяца не продвинуться дальше поцелуев – тут нужно железные нервы иметь.
– Миша, – с суровым видом покачала головою Даша, – ты же знаешь мои принципы: никакого алкоголя, никаких сигарет, никаких близких отношений до свадьбы…
– И что прикажешь мне делать с твоими принципами?
– Ничего. Просто уважай их. Ты ведь уважаешь свои?
– Как я могу уважать то, чего нет?
– У тебя нет принципов?
– Абсолютно никаких.
– Как же ты живешь?
– По наитию.
Осенью у Даши начались занятия, я к тому времени тоже восстановился на вечернем отделении иняза, официально числясь на какой-то работе и неофициально подрабатывая частными уроками английского. Мы стали реже видеться. Поначалу мне это даже нравилось, потому что я действительно подустал от Даши и ее – как бы помягче выразиться – причуд. Затем соскучился – исключительно в силу подлой человеческой натуры, всегда желающей то, чего не имеет. И я, злясь на самого себя, стал наведываться к ней в институт и поджидать ее после занятий, держа в руках неизменный букет осенних цветов…
* * *
Итак, я ждал Дашу в вестибюле политеха с букетом хризантем, когда меня вдруг хлопнули по плечу и чей-то знакомый голос произнес:
– Вот это да! Ты как меня нашел?
Я оглянулся. Передо мной, расплывшись в улыбке, стоял мой военкоматовский знакомый Ярик Шеремет.
– Привет, – сказал я, улыбнувшись ответно. – А с чего ты взял, что я тебя искал?
– По цветам, – объяснил Ярик. – Или это не мне?
– Если б я преподнес тебе цветы, то разве что в виде венка.
– Мужественно и сурово. Ждешь кого-то?
– Одну знакомую.
– Что за знакомая?
– Ярик, – сказал я, – ты устроился в отдел кадров или занялся переписью населения? Какое тебе дело, кого я жду?
– Обычное любопытство, – невозмутимо ответил Ярик. – Мне как аборигену интересно знать, кого из здешних туземок подцепил мой старинный приятель, с которым я, между прочим, два года не виделся.
– С каких пор ты абориген в политехе?
– С сентября. Поступил после армии. К отслужившим относятся с пониманием. Мне председатель приемной комиссии так и объяснил: мол, зачисляем вас с поправкой на два года умственного иммунитета… Так кого ждем?
– Допустим, Дашу.
– Что за Даша?
– Стрельцова.
– О, так я ее знаю! – неизвестно чему обрадовался Ярик. – Она на втором курсе учится. Только зря ты ей цветы принес.
– Почему это зря?
– По-моему, – понизив голос и оглядываясь по сторонам, сообщил Ярик, – она в меня влюблена.
– Вряд ли, – сказал я.
– Ревнуешь? Завидуешь?
– Ни капельки.
– Так в чем же дело? Или, по-твоему, в меня нельзя влюбиться?
– Конечно нет.
– Это еще почему?
– Потому что у тебя плоскостопие, близорукость и геморрой.
Ярик остолбенел.
– Что у меня? – переспросил он.
– То самое, на чем ты настаивал в военкомате.
– При чем тут военкомат? Забудь и наплюй. Все, я отслужил, я здоров как бык!
В это время в вестибюле появилась Даша. Нежно-зеленая блузка какого-то невероятного покроя делала ее похожей на бабочку.
– Привет, – сказала она, величественно кивнув мне и небрежно скользнув взглядом по Ярику. – Хризантемы? Очень мило. А это кто?
– Это мой армейский друг! – радостно пояснил Ярик. – Мы служили вместе.
– Кто он – я знаю, – ответила ему Даша. – А вот кто ты?
– Ничего себе, – покрутил головой Ярик. – Ты что, забыла? Ярослав Шеремет, меня весь институт…
– Вы действительно вместе служили? – Даша повернулась ко мне.
– Ну да, – ответил я. – Я на Дальнем Востоке, он в Подмосковье.
– Это называется вместе?
– Естественно. Армия-то одна.
– Слушайте! – оживился по новой Ярик. – Такую встречу грех не отметить. Посидим где-нибудь в кафешке. Я угощаю! Только у меня денег нет, – добавил он. – Я вас в долг угощу.
– Ладно уж, – хмыкнул я, – забей. Я, в принципе, не против. Если Даша согласна.
– А если Даша не согласна? – холодно поинтересовалась Даша.
– Почему? – удивился Ярик.
– Нипочему.
– Даша, – сказал я, – влюбленные должны быть щедрыми. Или это не о тебе?
– Ты про щедрость?
– Я про влюбленность.
Даша холодно глянула на меня, затем с раздражением на Ярика.
– Хорошо, – сказала она, – пойдемте. Куда?
– В «Шапито», естественно, – сказал я. – Навестим место нашей первой встречи.
Мы вышли из институтского корпуса, пересекли парк и зашагали по Брест-Литовскому. Поздний сентябрь радовал солнцем и неповторимой осенней свежестью, под ноги, осыпаясь с веток, падали каштаны, выскакивая из расколовшейся скорлупы, словно маленькие веселые негритята.
В «Шапито» мы заняли столик в глубине кафе. Ярик был весел и трещал без умолку, сочиняя на ходу небылицы о стройбатовских буднях, Даша молчала и держалась подчеркнуто холодно. Наконец, к нам подошел официант – тот самый молодой человек со смешными усиками под угреватым носом, с которым я так мило побеседовал три месяца назад. На сей раз нос его был чист от угрей, а усики сбриты.
– Что будем заказы… О! – проговорил он, узнав меня. – Какая встреча. Рад приветствовать.
– Взаимно, – ответил я. – Тебя еще не уволили?
– Нет. А ты, я смотрю, перешел на мужскую одежду. Где твоя розовая кофточка?
