– Не хочется тебя огорчать, но показать готовую работу ты не успеешь. Это случится сегодня, друг мой! – торжественно возвещает Лабберт.
– Как?! – подпрыгивает Борман.
– Со мной связались. Сегодня вечером за нами прибудет транспорт.
– Наконец-то я смогу показать средний палец нашим мытарствам! – Борман открывает шкафчик и достает бутылку вина. – Забудем же о кофе, давай лучше выпьем местной дряни! Ведь такой повод.
– Да ну тебя, пьянь подзаборную! Ты же знаешь, я шесть лет не делал ни глотка. Всё, собака, споить меня пытаешься…
Борман наливает себе вина, а Лабберту кофе.
– А ведь какой путь мы проделали, старина! Бежать из разрушенного Берлина через всю Европу на запад, минуя Францию, Испанию, задержаться в Португалии, прятаться и в итоге оказаться здесь, на другой стороне этого гребаного мира, с бокалом вина в руке. Ну, не счастье ли?
– Удача. Простая маловероятностная удача. А если говорить серьезно, то связи и деньги. Без этого у нас ничего бы не вышло, и очень скоро мы оказались бы на скамье подсудимых.
Борман соглашается.
– Если сегодня мы попадем на Антарктиду, я задам кое-кому вопросы, – тоном, в котором слышится злость, говорит он. – Точнее, вопрос будет всего один: какого черта нас бросили?!
– Тоже бы хотел знать. Мы ведь почти вернулись, до корабля оставалась какая-то сотня метров. – Лабберт машинально тянется к своей ноге, в которую той ночью попала американская пуля. В том месте иногда появляются боли. Здешний врач говорит, что это последствия несвоевременно оказанной помощи, но уверяет, что при правильных упражнениях через год боли обязательно прекратятся.
– Что ж, – вздыхает Борман, осушив бокал, – собираемся в путь.
– Это хорошая идея, – смеется Лабберт, – потому что к вечеру тебе придется перетащить свою жирную задницу на двадцать километров к юго-востоку отсюда. Приблизительно пять километров из этого пути мы пройдем пешком.
– Разве можно так издеваться над секретарем самого фюрера, над рейхсляйтером и просто уважаемым человеком?!
– Ко всему, кроме последнего, ты должен прибавить приставку «экс», – поправляет Лабберт. – Ты не входишь в состав правительства, не являешься секретарем фюрера. Пока ты здесь, ты вообще никем не являешься. Как и я. Теперь поднимаемся и начинаем собираться. А то, похоже, второго шанса добраться до Антарктиды в этом году у нас не будет. Хоть здесь и здорово, но я еще хочу успеть поработать на благо общества. – Лабберт на миг закрывает глаза и видит перед собой заветную ампулку с эликсиром против старения. Заполучить её ему важнее всего. А если фюрер добрался до континента, «антаркты» должны выдавать омолаживающий состав каждому. И пусть в последние месяцы он выбыл из игры, заслуги его прошлого весьма значительны, и не дать ему порцию «вечной молодости» у «антарктов» нет никаких оснований.
Поздно вечером, ровно в назначенный час, они добираются до нужного места. Солнце за спиной катится к океану. Высоко в небе расходятся перистые облака. Впереди остывающим после жаркого дня ландшафтом пролегают зеленые холмы. В некоторых низменностях разлиты небольшие пруды. Воздух чист и видимость идеальная. Вдали можно насчитать несколько отдельных усадьб. Их хозяева, конечно, могут стать нежелательными свидетелями, но это не страшно. Во-первых, скорее всего, о том, что сейчас здесь произойдет, они предпочтут помалкивать. Во-вторых, открывать рот им просто не перед кем. Это не будущее с карманными видеокамерами и социальными сетями, где, цепляя огромную аудиторию, какая-нибудь новость расходится по миру за несколько минут. Лабберт бросает чемодан в траву и, нарочито громко вздохнув, объявляет:
– Кажется, пришли.
– Неужели? – снимая рюкзак и вытирая лоб, говорит Борман. – Когда их ждать?
– Это не поезд на Женевском вокзале, здесь точного расписания нет. Но, думаю, недолго.
Борман усаживается, приминая широким задом стебли травы.
– Мне не терпится полетать на этой круглой штуковине, – признается он.
– В который раз ты об этом говоришь? Ты как ребенок. Когда впервые окажешься внутри и услышишь шум двигателей, сразу потребуешь высадки. Точно тебе говорю! Девять из десяти так делают.
– Хочешь сказать, ты тоже?
– Нет, мне посчастливилось стать единицей, – подмигивает Лабберт.
– Вот смотрю на тебя и никак не могу понять. – Борман резко меняет выражение лица. – Откуда ты вообще взялся?
– В смысле?
– Еще в 1939-м, когда тебя отправили в Антарктиду и лично фюрер приказал мне назначить тебя первым лицом, я захотел ознакомиться с личным делом никому доселе неизвестного Лабберта Голдхабера, резко взлетевшего до штандартенфюрера и возглавляющего отдел «Наследия»…
– И что же ты про меня раскопал? – Лабберт тянет улыбку и лезет в чемодан, чтобы достать морс.
– Подозрительно. – Борман выдерживает паузу, поднимая градус важности дальнейших слов. – Дело оказалось у меня на столе в тот же день. Я читал его до тех пор, пока меня кое-что не насторожило…
– Всё, ты меня рассекретил! – усмехается Лабберт, отхлебывая из литровой банки сладкий ягодный сок.
– А знаешь, что именно? Отсутствие несостыковок и черных пятен! Твоя биография была слишком правильной и открытой. Это-то и встревожило. Если бы я отыскал хотя бы один пробел в твоем прошлом, то, вероятно, просто отложил личное дело. Но я не нашел ничего! Тогда и приказал своим людям разнюхивать…
Лабберт присаживается на свой чемодан и внимательно смотрит на Бормана.
– Знаешь, на каждого человека, сколько-то значимого для этого мира, как следует порывшись, можно найти листочек. На этом листочке может оказаться всё, что угодно: незначительные проказы подростка, ошибки молодости, осознанные преступления взрослости, а также порочащие связи с женщинами или мужчинами. Болезни, анатомические особенности, – Борман загибает седьмой по счету палец, – всё, что хочешь. Я и думал, что обязательно что-нибудь найду…
– Я хорошо заметаю следы, – гримасничает Лабберт.
– …и, наконец, нашел!
Гримаса спадает, Лабберт резко уносится в прошлое, начиная перебирать в памяти тридцатые годы.
– Нашел сведения, связанные с тобой, в деле другого человека. В связи с этим хочу спросить: знаешь ли ты некоего господина по имени Клосс?
Члены тайного Клуба ни при каких обстоятельствах не имеют права раскрывать ни себя, ни кого-либо из участников.
– Не твое дело, – резким тоном отвечает Лабберт.
– Вот и Адольф так же сказал, когда я пришел к нему с беспокойством по поводу странного прошлого его рейхскомиссара. «Не твоё это дело, мой дорогой Мартин», – сказал он и велел эту тему больше не поднимать.
– И спустя шесть лет, ты решил нарушить приказ. Зачем тебе это? Просто пойми, у меня действительно есть особые основания не рассказывать о своем прошлом. Всё, что нужно, ты и так хорошо знаешь, а что не нужно – не знает и не узнает никто! – Лабберт каким-то седьмым чувством улавливает вопрос, который только зреет у Бормана. – Нет, я не зарубежный шпион. Можешь даже не думать в этом направлении. Я предан рейху и фюреру, как целый полк СС. Чтобы тебе было легче, скажу одно: в высших кругах германского общества существовало некое сословие, которое, кстати говоря, помогло нашему фюреру в свое время прийти к власти. Оно также помогло и мне. Они в каком-то роде использовали меня как инструмент. До недавнего времени я жил по плану, составленному персонально для меня. Всё, больше я ничего никому не скажу. Не обижайся.
– Не буду я обижаться, – машет рукой Борман. – Я ведь тоже владею секретами, которые лягут в могилу вместе со мной.
Они сталкиваются взглядами, и между ними возникает канал передачи информации. Секундный, непрочный, но Лабберту и Борману вдруг становится ясно, что за действиями последних десяти лет их жизни стоят совершенно другие люди. Они смотрят друг на друга, как бы спрашивая: «а только ли нас двоих?.. Может, еще и фюрера и всех остальных?», но сила контакта ослабевает, и они отводят глаза, пытаясь осмыслить, правда ли они смогли понять друг друга, не открывая ртов.
Между тем, темнеет. На небе появляется чудо Солнечной системы – Юпитер. Затем, почти как на фотобумаге, проявляются звезды. Повсюду в траве начинается шумная жизнь ночных насекомых. В окнах усадеб зажигается свет. Людей в окрестностях мало, но те, которые есть, живут богато и могут позволить собственный генератор.
– А ты не ошибся? – ерзает Борман. Он устал сидеть на земле, встает и начинает расхаживать кругами. – Не хочется мне провести здесь ночь, а утром плестись обратно.
– Не зуди. Сказали, будут – значит, будут. Наши обещаниями не бросаются. А если не прилетят, значит, случилось что-то серьезное. Но вероятность этого низкая.
– А как они нас найдут? Уже почти стемнело, а через десять минут нас не будет видно даже с короткого расстояния.
– На крайний случай у меня в чемодане лежит керосиновая лампа. Если увидим что-то похожее на летательный объект, сразу зажжём.
