А обед — что ж? Обед съел — и все». Но он уже говорил об этом с Андреем и с отцом его, стоит ли говорить еще и с хозяином?
Подошел Андрей. Черная тройка на нем и картуз были серые от пыли, лицо — бронзовое. Рассказав Яшке, где что делается, он бросил недовольный взгляд на Спиридона, сквозь зубы проговорил:
— Прибавки просят некоторые. Вам Спиридон не говорил?
«Начинается! Ты только радоваться собрался, а выходит, придется подождать», — подумал Яшка и обернулся к старшему работнику:
— Просят, Спиридон? Говори, не бойся.
— Просят, Яков Нефедович, наказывали тебе доложить.
— Гм… — произнес Яшка и задумчиво покрутил черные усики.
Прибавить всем по гривеннику в день, не велик расчет, — лишнего расхода тысячи полторы рублей до конца уборки, только и всего, но обойдешься ли гривенником? Страда, рабочие руки везде требуются… И он ответил уклончиво:
— Мне сдавалось, что раз мы договорились, значит, каждый честно и должен выполнять условия. Ты сам видишь, Спиридон, я беспокоюсь о людях больше, чем беспокоятся мои соседи-помещики. Но… я подумаю, и для хороших работников кое-что сделаю.
— Так-то оно так, Яков Нефедович, насчет условий, а только хлеб бог уродил не по уговору, шибко тяжелый, — возразил Спиридон.
— Вот же сукин сын! Ему лучше было бы, если бы бог плохой хлеб вырастил! — усмехнулся Яшка.
Андрей молчал и рад был, что разговор с хозяином ведет Спиридон. Рабочему ничего не сделаешь, а с управляющего — другой спрос. И он сказал Спиридону:
— Иди. Сказал хозяин, что подумает, значит, надо подождать его решения.
Спиридон повернулся и ушел. «Продал и душу, и тело, сукин сын», — мысленно ругал он Андрея, своего бывшего соседа.
Когда Яшка уехал, к Андрею подошел старик Евсей, отозвал его в сторону и строго спросил:
— Ты не говорил хозяину о требовании народа?
— Сейчас только.
— Так… Эх, Андрей! Забыл ты, из какой хаты вышел в управляющие. Я думал, что ты будешь служить не только Загорулькину…
— Вы об чем, батя?
— А об том, что совесть ты потерял! — повысил голос старик. — Зачем народ притесняешь? Хозяина жалеешь, а своих жмешь. Велю тебе, как отец: не смей людей обижать. Не то, видит бог, худо тебе придется. Сам натравлю других бока тебе наломать.
Старый плотник ушел, а Андрей все еще стоял возле копны, низко опустив голову. Он потерял совесть!.. А что с того, что ее не потерял отец? «Гол как сокол был и будет», — про себя сказал он и, резко повернувшись, направился к рабочим.
Перед вечером к Яшке на урок пришел Овсянников. Яшка обедал на веранде и пригласил учителя к столу.
— Мужики ваши социалистами стали. Требуют прибавки, — пожаловался он.
Овсянников рассмеялся.
— Разве все, кто требует прибавки, социалисты?
— Знаю я, кто такие социалисты. Но они, по-моему, утописты…
— Ну, это вы не в духе, Яков Нефедович: живых за мертвых принимаете… Вы урок приготовили? Сегодня трудновато придется: история пореформенной России.
Яшка взял бутылку, налил в бокалы вина и один поставил перед Овсянниковым.
— По-моему, было бы и сейчас не вредно кое-какие реформы ввести, чтобы мужика успокоить… Пейте.
Овсянникову подали прибор, налили жирного красного борща, принесли жареного цыпленка, и он, хлебнув из бокала, принялся за еду.
— Крестьян вы не успокоите реформами, Яков Нефедович. Мужику земля во сне снится, и он ее рано или поздно будет иметь… Насильно заберет.
— А мне что? Будет мужик землю иметь, и я у него заарендую. Капитал землю обрабатывает, а мужик без капитала все равно ко мне в батраки пойдет.
— Ого! — усмехнулся Овсянников. — Это что-то новое у вас, Яков Нефедович. Сами додумались?
— Вы мне этого не говорили.
— Но я вам могу другое сказать: мужик не делает разницы между столбовыми дворянами и капиталистами вашего типа. И когда запылают имения, как в прошлом году на Украине…
— Ну, это вам не Украина и не Поволжье, — перебил Яшка. — Тут в каждой станице своя сотня, и казаки шкуру спустят с любого бунтовщика… Грозят и мне эти самые социал-революционеры, да не очень я их испугался. Вот видите, — Яшка вынул из кармана и положил на стол прокламацию.
Овсянников кончил цыпленка, выпил из бокала вино и закурил. Накануне он советовался со своими единомышленниками из местной интеллигенции и составил прокламацию «К крестьянам». Кто мог доставить ее Яшке? Но он сделал вид, что впервые читает прокламацию, пробежал ее глазами и вяло проговорил:
— Все же я советовал бы уступить мужикам, которые убирают ваш хлеб.
Яшка встал, шумно отодвинул стул и сказал:
— Не беспокойтесь. Я не Чернопятов и сумею сговориться со своими людьми без нагайки.
Овсянников промолчал.
Вечером Яшка позвал Андрея и сообщил:
— Я согласен дать прибавку рабочим. Но я буду платить не поденно, а вот как: косарям — от десятины, молотильщикам — от пуда намолоченного. Возьми вот это и объяви людям. — Он протянул ему исписанный лист бумаги.
Андрей не знал, хорошо будет рабочим или нет от этого новшества, но оно прибавляло ему немало хлопот, и он недовольно сказал:
— Я не могу усмотреть за каждым, Яков Нефедович, а мой конторщик не управится учитывать, кто сколько сделал.
— Управляющий должен управлять, а учитывать — это дело не его, — строго заметил Яшка. — Возьми еще одного конторщика — лишних полсотни рублей в месяц для меня погоды не делают. Погоду должен сделать этот новый порядок: хлеб надо нынче убрать раньше, чем прошлый год, — до наступления дождей. Скажи старшим: за каждую скошенную сверх дневного урока десятину буду платить наградные.
И пошла уборка хлебов у Яшки с невиданной быстротой, а в соседних имениях заволновались и работники, и хозяева.
Спустя несколько дней после того, как Яшка ввел новую систему оплаты труда на своих полях, к нему в кабинет шумно ворвался Френин.
— Сосед, это же ни на что не похоже! — заговорил он, падая в кресло и вытирая лысину большим серым платком. — Это сельское хозяйство, не фабрика! Что вы наделали? По всей округе только о вас и разговору. Зачем вы дали прибавку рабочим? Да они теперь с нас шкуру сдерут!
Яшка знал, что Френин не сеет, не жнет, всю свою землю сдает в аренду, и слушал его с улыбкой на лице. Выждав, пока старый помещик немного успокоится, он спросил:
— А… кто от вас-то требует повышать плату?
— Да не от меня! Черта от меня потребуешь. Но другие, другие помещики! Ведь вы их без ножа зарезали. Нет, Яков, вы положительно невозможный человек. У Чернопятова мельницу купил за гроши, мужиков в первый же год разорил, а теперь рабочих объегоривает. Что вы делаете, а? — Френин уставился на Яшку маленькими красными глазками и неожиданно заключил: — Да за это вы должны меня в стельку пьяным напоить, черт возьми!
Яшка наконец понял его и расхохотался.
— Это дело другое. С этого бы и начинали, дорогой сосед… Значит, я не плохо делаю? — вкрадчиво спросил он.
— Да замечательно, говорю вам! Вас в предводители надо выбрать! Головой нового дворянства.
Яшка обнял Френина.
— Спасибо, дорогой сосед. Вы первый наконец поняли меня и мои скромные начинания.
— Хорошие начинания! Миллиончик небось уже в банке есть? — хитровато подмигнул Френин.
— Еще нет, но будет наверняка… Если не помешают.
— Мужики?
— Да. Они что-то опять зашевелились — не у нас, правда, но может дойти и до нас.
— Чепуха. До нас с вами ничто не дойдет, Яков, — беззаботно махнул рукой Френин.
Яшка пожал плечами и, достав из шкафчика бутылку Абрау-Дюрсо, начал откупоривать ее.
— Что ж? Вам видней. Вы — соль земли русской.
— Гм, да… Была когда-то соль, а теперь остался рассол. Старый рассол… Ха-ха-ха! Как это я так удачно сказал, а? Молодец, старик, ты еще можешь мыслить политически! — Френин потирал руки от удовольствия.
«Да, Овсянников, кажется, прав, недолго вам, сосед, осталось дворянствовать, — рассуждал про себя между тем Яшка. — И не рассол, а рухлядь вы старая. Сейчас вы еще смотрите на меня свысока, но может настать время, когда вы будете выброшены из ваших родовых имений. И мне положительно нравится эта мысль: стать головой нового дворянства».
— А ну ее к черту, политику, — совсем разошелся Френин, выпив вина, — я приехал предложить вам знаете что? Поедемте кутить. Хочется вспомнить молодость. Кутнем так, что чертям будет тошно!
— Благодарю за приглашение, дорогой сосед, но… — Яшка развел руками.
— Никаких «но». Дела у вас идут отменно, и Андрей один тут управится.
— Уборка… как можно, дорогой!..
— Можно, можно, и если я «дорогой», поехали без всяких разговоров. Я приглашаю, я — столбовой дворянин Френин! Или мы с вами…