дома сутками не будет.
Но со стороны других такого разговора Федор Кузьмич стерпеть не мог.
— Не наше это, сват, дело, — ответил хмуро. Он выпрямился и вытер снег с рукавов пальто. — Мы с тобой без ума жили, а эти по-иному хотят, с умом…
— От Иринки все, — продолжал Расстатурев, щуря глаза. — Приехала, змея… Ей только язык позволь распустить — не переслушаешь. Уболтала мужика, ей-богу, уболтала.
— Ты, сват, отродясь ничего путного не говорил, — сурово оборвал Расстатурева Зыков. — Ступай домой, сватья ждет: бабью-то свою орду кормить надо.
И сам пошел во двор.
«Ну и пущай Илью не изберут депутатом, — думал в сердцах. — Завсегда он тихоней да мямлей был, и нечего ему делать в горсовете…»
Дарья Ивановна перебила его мысли:
— Вот, отец, посмотри — любо-мило, а то швырманка и швырманка…
И показала на переодевшуюся Нюську. Та покраснела под взглядом Федора Кузьмича, поправила шапку, распущенные волосы и сказала:
— Только и есть… А так подумать, куда наряжаться, если мужик пьяный?
«И то верно», — подумал Зыков.
Пришел от Ильи Владимир, моргнул Нюське и крутым басом выдавил:
— Я за мужика сойду…
Сграбастал сноху на руки, как ребенка, — и за калитку, понес на улицу, при народе. Нюська от неожиданности обомлела, бабенка уж, что ни говорите, двое детей. Какая игра? Потом стала биться ногами, с визгом, по-девичьи, ударила Владимира по спине раз, другой. А ему что? Как слону дробинка. Смеясь, затрубил в пол-Отвода, забаловался: «О-го-го-го-го…» На крик вышла за ворота старуха Опенкина, дымя самокруткой, посмотрела и сказала хриплым мужским голосом:
— Строг-от, не приведи господь…
Избирательный участок размещался в отводовской школе. Холодно блестели на солнце вычищенные ступени крыльца. С криками бегали по ним мальчишки. Масленым иссиня-фиолетовым накатом переливались стекла окон, и в них отражалась отчетливо и глубоко резная вязь крылечного козырька.
Зыковых встретила Ирина, дежурившая на избирательном участке.
От множества знамен и кумачовых полотен Федор Кузьмич напрягся, пошел важнее. Дарья Ивановна поймала егоза руку, норовила сладиться в ногу, да зашлась мелкой птичьей спешью. За ними повел Ирину Владимир. Нюська отстала, обидчиво поджимая губы: видишь, Иринку под руку, а ее, Нюську, с глаз долой. Нагловато шаркнула сапогами. Федор Кузьмич, страсть не выносивший шарканья, тотчас уловил и подумал: «Небось решила супротив Илюхи голосовать, в отместку мне. Такой уж у них род расстатуревский, завидущий да вредный».
Он подождал Ирину, шепнул глухо:
— Как тут? Сорвется Илюшка?
— Почему же он сорвется?
— Все может быть… Ты глянь за Нюськой, чтобы бумагу не измарала, у ей, взбалмошной, все порешиться может…
И пока ожидал бюллетень, все косился подозрительно на невестку, хоть и чувствовал — не согрешит она против зыковской семьи, сердцем чувствовал — не согрешит, но такой уж характер гадский — проверить надо. Сроду не понять, что у невестки в глазах. Один туда смотрит, другой сюда. Потому следил упорно, по виду — сердитый, а сам нет-нет да и вылавливал завистливые, в лести шепотки, что вот он, отец кандидата Федор Кузьмич Зыков, почетный шахтер, а совсем обыкновенный простой мужчина. Сердце добрело от этих слов, и пропускал Федор Кузьмич, когда судачили о жене: тоже простая мать-то, Дарья Ивановна. Что с нее? Вырядилась, будто на базар в воскресенье, — все добро на себя.
Федор Кузьмич дождался, когда Нюська отошла от стола с бюллетенем. Куда тут доверяться Ирине? Да и нет ее где-то… Сам незаметно, бочком, к Нюське, толкнул руку ей под локоть:
— Пойдем, Нюська, вместе бумажки опустим… Поможешь мне. А то прошлый раз как? Сунул эти бумажки в карман и забыл…
Нюська перестала шаркать сапогами, легко и негромко, по-родственному разговаривая.
После голосования Федора Кузьмича вовсе залихорадило любопытство. Домой не пошел, притулился в углу на подоконнике и наблюдал, какие люди куда с бюллетенями идут: иные в кабины, другие к урнам. Тут дело понятное, мозговать нечего, кто в кабины — значит, привередники, зло на Зыковых имеют, сомнения, а кто к урнам — безоговорочно за Илью. Федор Кузьмич изнемог от нервного напряжения: люди как одурели, все в кабины да в кабины. Даже старуха Опенкина и та укрылась, стучит батогом за портьерой, старая ведьма, чем ей Илюшка не угодил? А о Расстатурихе и говорить нечего: та определенно из дома карандаш принесла, чтобы всю бумагу вымарать против Ильи, ей с малолетства евоный пупок не нравился. Видишь, зашла в кабину, а Расстатурев стоит и ждет. Этот хоть и себе на уме, на против не голосует, он человек рабочий…
— Кого ожидаешь, сват? — подошел к Расстатуреву.
— Да вон у самой-то чулки спали, — Расстатурев кивнул на кабину. — Стали по лестнице подниматься: она ой да ой…
— А я уж бог весть что подумал…
— Много, сваток, в последнее время думать стал, — колко ответил Расстатурев. — Раньше простак простаком был, а сейчас откуда что взялось…
Федора Кузьмича от этих слов в пот бросило.
— Не тебе, сват, говорить… Тоже, смотрю, разговорчивый стал. На работе узнают — помрут со смеху: за двадцать лет лопату держать не научился, а туда же о языком лезешь.
И пошел к двери, за которой недавно скрылась Ирина, — узнать, все ли на избирательном участке происходит нормально.
На всякий случай вошел осторожно — не дома. Постоял, удивился, что никого нет. «Куда и улизнула бабенка? — рассердился. — Сейчас заходила, своими глазами видел». И тут заметил в зеркале: целует ее Володька за шифоньером, в угол прижал и целует.
Ярость немедленно одолела Федора Кузьмича. Да как это можно, разъязви их… Смотри, что делают, окаянные. Иринка-то, Иринка, она ему в матери годится! Что позволяет, бессовестная она, блудница!
Ни слова не говоря, Зыков прошел за шифоньер и снятыми перчатками давай махать: то Володьке по лицу угодит, то Ирине, то Володьке, то Ирине… Пока те из комнаты не убежали.
Сел после на стул и облизал пересохшие губы.
2
Следующая неделя прошла в работе.
Федор Кузьмич был хмур и ворчлив. Придя на шахту, доброго разговора не начинал, а все ему будто не по сердцу, не так: и в нарядной сорно, и шапки-малахая люди с голов не снимают, и курят где попало, а что до сквернословия, то хоть затыкай уши: так и норовят громыхнуть один другого удалее. Потому выговаривал младшему сынку недовольно:
— Ты за порядком давай смотри… А то ведь что получается? Только и ума что девок целовать…
Владимир добродушно смеялся, едва краснея большим лицом.
Об увиденном на избирательном участке Федор Кузьмич молчал, язык не поворачивался говорить. «Как это может получиться, разъязви их, детушек, — соображал он. — Привязались друг к другу, будто твари какие… Это
