вы этим и займетесь, — сказал рулевому Захар. — Лично проверю.
— Есть, — нехотя отозвался Стыков и при этом сокрушенно покачал головой, как бы давая понять, что остается выше личных придирок.
За обедом в кают-компании собрались почти все офицеры. Сидели на диване и в креслах вокруг небольшого стола, тесно заставленного приборами. Вестовой принес фарфоровую супницу, поставил ее на белоснежную скатерть и поднял крышку. Запах наваристых щей из квашеной капусты со свининой расплылся по всему помещению.
Механик Зубцов принялся наполнять офицерам тарелки, аккуратно черпая густое варево хромированным половником.
— Сегодня у меня в команде состоялся дебют молодых, — говорил он. — Сразу двум электрикам и мотористу доверил самостоятельно стоять вахту. И ничего — справились на пять баллов.
— Вообще с первогодками здорово повезло, — поддержал его Завалихин. — У меня в бэче тоже толковые ребята. На корабле без году неделя, а иным «старикам» вперед сто очков дадут. — Он вопросительно посмотрел на Ледорубова, ожидая его одобрения.
— Вот именно, дадут, — отозвался помощник, — особенно, что касается дисциплины. Я имею в виду некоторых ваших подчиненных, Валерий Егорович.
Штурман нахмурился и кивнул, догадываясь, что речь идет о Стыкове. В то время как рулевой препирался с помощником, Завалихин находился на мостике и невольно все слышал.
— Я с ним уже беседовал. — Завалихин серьезно и строго поглядел на помощника. — Надеюсь, впредь такой самодеятельности на вахте не повторится.
— Добро! Не сомневаюсь, что так и будет. А вообще, — Захар поочередно обвел взглядом офицеров, — надо нам в ближайшее время собраться и обстоятельно поговорить.
— О чем же, если не секрет? — откидываясь в кресле, полюбопытствовал Зубцов.
Ледорубов прожевал и лишь после этого ответил:
— Хотя бы о том, куда нам со стабильного второго места по бригаде двигаться: вверх или вниз… Только бы не стоять на месте.
— Вверх, только вверх, старшой, — механик показал вилкой в подволок, — все время стремимся туда, как праведники в рай.
— Это пока благие намерения. — Захар махнул рукой вестовому, чтобы тот подавал второе. — А благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Нужны конкретные предложения, как сдвинуться с мертвой точки.
— Э, старшой, слова так и останутся словами, — механик расплылся в добродушной улыбке. — Я так думаю, что главное — это просто работа. А бездельниками нас, кажется, никто еще не считал.
— Просто работают на гражданке, а здесь, на флоте, в это понятие вкладывают иной, более широкий смысл. Наш труд — всего лишь часть корабельной службы. Настоящий моряк тем и отличается, на мой взгляд, от работяги…
Механик почувствовал себя уязвленным. Он покраснел, набычился, но возразить не успел.
В кают-компанию вошел Пугачев. Он опустился в кресло, подвинул тарелку и принялся неторопливо есть.
Командир почувствовал, что с его появлением разговор между офицерами прекратился. Столь непривычное молчание удивило его.
«Видимо, Захар слишком круто берет, — догадался Пугачев, — прежде за столом было веселее».
Семен внимательно поглядывал на своих офицеров. На их лицах угадывалось постепенно угасавшее возбуждение. Помощник был деловит и невозмутимо спокоен, точно все здесь происходящее нисколько его не трогало. Штурман казался чем-то удрученным, а на губах механика блуждала непокорная усмешка.
«Значит, схлестнулись характерами, сошлись, как два боксера на ринге, — размышлял Пугачев. — И первый раунд, похоже, остался за Ледорубовым… Впрочем, так и должно быть: чтобы на корабле утвердиться помощником, характер нужно иметь далеко не ангельский. Говорят, в этой должности не столько новых друзей приобретешь, сколько потеряешь старых… Благо, наша дружба проверена временем».
В спор не вмешивался один лишь замполит Василий Харитонович Неткачев. Потягивал в свое удовольствие второй стакан крепко заваренного чая и как бы прицеливался коротким взглядом к каждому, кто за столом начинал высказываться. На корабль он прибыл незадолго до выхода в море — прежде служил на Севере. Это был деликатный, спокойный человек, говорил он негромко и при этом нередко смущенно улыбался, точно извиняясь за свой «командирски не поставленный» голос. Ледорубову замполит сначала не понравился, показался крайне мягким, слабохарактерным. Но вскоре это мнение пришлось изменить. Василий Харитонович был совсем не так прост, каким с первого взгляда мог показаться.
Выбрав подходящий момент, когда офицеры после чая заговорили на разные темы, он подсел к Ледорубову, заговорил со свойственной ему деликатностью:
— Человек я на корабле новый. В суть дела еще как следует не вник. Но в душе, Захар Никитич, я полностью с вами согласен: какое-то общесогласованное движение вперед нам необходимо.
— Рад, что нашел единомышленника, — отозвался Ледорубов. — Я ведь на этом корабле тоже без году неделя. Но, как говорится, нет худа без добра. У новых людей всегда свежий взгляд на вещи.
— Вот и хорошо. Давайте как-нибудь на днях потолкуем более обстоятельно.
Захар кивнул.
Висевший над дверью динамик привычно щелкнул и просвистел, как бы обращая на себя внимание. Затем голос вахтенного офицера озабоченно оповестил:
— Подходим, товарищ командир… Обменялись позывными с постом наблюдения и связи.
Издали остров напоминал случайно оброненную на воду мохнатую кепку с приподнятым у затылка верхом и приплюснутую у козырька. По его крутым лесистым склонам буйствовали яркие осенние краски. Казалось, что неведомый художник наложил их крупными мазками золотистой охры, багряной киновари и голубовато-зеленой яри-медянки. Это необычайно броское северное разноцветье завораживало. Оно манило к себе, обещая близкий покой и отдых, к чему после долгого пути всегда стремятся уставшие мореходы.
Обогнув пологую оконечность острова, тральщик сбавил ход и пронзительно возвестил сиреной свое появление, припугнув кружившихся над ним горластых чаек. Колокола «громкого боя» затрезвонили по всем отсекам «аврал». Началась швартовка.
Семен любил подходить к пирсу рисково, с той стремительной лихостью, при которой даже у бывалых моряков швартовой команды сжималось сердце от неизбежного, казалось бы, столкновения с берегом. Но этого никогда не случалось. Командир вовремя отрабатывал моторами задний ход, погашая инерцию, и корабль замирал как вкопанный таким образом, что между бортом и причальной стенкой едва можно было просунуть плетеный кранец [1]. Матросы тотчас
