— Да, мы именно так говорим. Говорим на том простом основании, что временное правительство буржуазной революции есть буржуазное правительство и не нам, социал-демократам, сидеть рядом с капиталистами и землевладельцами, как это делал Мильеран, осужденный Международным социалистическим конгрессом. Вы хотите уподобиться Мильерану? Воля ваша. Тогда вы ничем не будете отличаться от буржуазных министров.
— Нет, будем отличаться тем, что мы будем сидеть в революционном правительстве, а не в реакционном, в каком сидел Мильеран, и будем не реакционные законы защищать, а революционные, которые расширят революционные завоевания народа и помогут установить демократическую республику.
— Вы, быть может, перепутали буржуазную революцию с социалистической, при которой пролетариат имеет право взять власть в свои руки? — спросил Кисляк. — Что же тогда называется буржуазной революцией, по-вашему?
— Буржуазной нынешняя революция называется не потому, что она может дать лишь то, что выгодно буржуазии, а потому, что она есть такая революция, которая не выходит за рамки буржуазного, то есть капиталистического, общественно-экономического строя, — ответил Лука Матвеич.
Кисляк пожал плечами и больше не задавал вопросов.
Лука Матвеич кратко подытожил сказанное им и заключил:
— Как видите, товарищи, во всех главных вопросах съезд и конференция приняли совершенно разные решения. Вы можете сами теперь судить, куда тянут меньшевики. Они тянут назад от революции, в обоз либеральной буржуазии. Они ведут линию отстранения пролетариата от руководства революцией и передоверия этого руководства буржуазии, линию отказа от участия во временном революционном правительстве и от демократической республики, линию замены вооруженного восстания участием в булыгинской Думе. Короче говоря, линий у них много, а имя им всем одно: предательство дела революции, дела рабочего класса и крестьянства.
— Я протестую! — выкрикнул Ряшин, но Лука Матвеич холодно бросил:
— Когда предатели революции протестуют, это значит, что нами взята правильная линия.
— Вы пригласили нас, чтобы назвать предателями? Это вынуждает нас… — вскочил с места Кисляк, но председательствующий Леон одернул его:
— Вы сядьте. Мы пригласили рядовых партийцев, которые еще идут за вами по недоразумению, для того, чтобы вместе, всей организацией, поговорить о наших задачах в связи с решениями третьего съезда партии. Если и вы пожелали прийти, то сидите и слушайте… Товарищи, прошу высказаться по докладу.
Ряшин видел, что его сторонники нерешительно переглядываются, и решил выступить сам.
— Я хочу высказаться, — сказал он и с места сердито начал речь. На этот раз он говорил с нескрываемым раздражением, ругал комитетчиков, Леона, Луку Матвеича и даже Овсянникова. — И эти люди, именующие себя политиками, позволяют себе учить нас, которыми руководит Плеханов, лучший ум революционной России!.. Да, мы не признаем ваш съезд! Мы знаем Всероссийскую конференцию, считаем ее нашим съездом и вас обязываем принять ее решения к исполнению! — говорил он, размахивая короткими руками. — Что такое ваша тактика? Это якобинство, это — бланкизм, это перепрыгивание через все и всяческие исторические рубежи и забегание вперед на десятки лет! Вы толкаете революцию на путь опасных экспериментов, на путь насилия и якобинства и тем отпугиваете от нее все демократические слои общества.
— И если мы победим, мы решительно, по-плебейски, как говорил Карл Маркс, разделаемся с контрреволюционерами, — спокойно заметил Лука Матвеич, но Ряшин не обратил внимания на его реплику и все говорил и говорил… Лицо его блестело от пота, маленькие быстрые глаза горели злыми огоньками, руки то и дело поднимались и резко опускались.
— …Вы хотите создать в деревне революционные комитеты и сделать мужика революционером, но вы, большевики, забываете, что мужик — это сила дикая, буржуазная по своей природе и ее надо сто лет умывать и причесывать. На кого вы решили опираться, вы думали об этом? Вы решили опираться на малограмотного, весь век думающего о земле, о богатстве Данилу Подгорного! Это мираж, а не союзник!
— Я дал вам слово не для ругани и оскорбления, — резко прервал Ряшина Леон и предупредил: — Прошу уважать присутствующих, а то я лишу вас слова.
Кисляк вскочил на ноги и запальчиво крикнул:
— Вы диктаторы! Я протестую против нарушения демократии!
Поднялся шум, послышались недовольные голоса: „Да уймите их!“
Ряшин закончил свою речь предложением выразить неодобрение решениям третьего съезда и признать решения Женевской конференции правильными. Тогда поднялся Бесхлебнов и заявил:
— Товарищи, я выхожу из Союза социал-демократов. Это не социалисты, а прихвостни хозяйские. Призываю всех рабочих-партийцев из меньшинства последовать моему примеру.
Наступила тишина. Все знали Бесхлебнова, как смелого и честного человека, и сторонники меньшинства задумались: если уж такой человек решил порвать с Ряшиным, — значит тот далеко отошел от пролетарского дела. Сосед Бесхлебнова, токарь Клевцов, встал и обратился к Леону и Луке Матвеичу:
— Запишите и меня сторонником Комитета. Иван Павлович гнет не туда, куда надо рабочим политическим лидерам направлять нас. И я не согласен, что Данила Подгорный есть мой враг и недостойный человек, а думаю, что он тоже не прочь подняться вместе с нами против самодержавия. Разве вы не помните, как он дрался с казаками, когда они разгоняли нашу демонстрацию?
Данила Подгорный поднялся на ноги и взволнованно сказал:
— Мы, мужики, всегда считали вас, мастеровых, политических, смелыми людьми, которые не боятся выступать за правду и отстоять ее от всех кровососов, какие сидят на мужицкой шее. И я хочу сказать всем, кто идет заодно с Комитетом: мужик поддержит вас в вашем справедливом деле.
— Вот это политическая речь! — удовлетворенно воскликнул дед Струков, — А то толкут воду в ступе, язви вас с вашим Иваном Павлычем. Молодец, Данила, правильно смотришь на дело, политически!
Лука Матвеич улыбнулся и провел рукой по голове.
Ряшин взял шляпу, неторопливо поднялся и сказал своим сторонникам:
— Пошли, товарищи, пусть они якшаются тут с мирошниками.
— Я прошу вас остаться, Иван Павлыч, — задержал его Лука Матвеич, — у нас есть один вопрос, касающийся вас лично.
На поляне стало тихо, все вопросительно посмотрели на Ряшина.
— Пожалуйста, — сказал Ряшин и опустился на траву в тени деревьев.
— Но сначала давайте закончим обсуждение главного вопроса, — предложил Лука Матвеич.
Собрание одобрило решения третьего съезда РСДРП и постановило просить Центральный Комитет распустить Югоринский союз социал-демократов. За это предложение голосовали и некоторые сторонники Ряшина, но большинство их молчало. Присутствие Ряшина оказало свое действие.
После этого Леон встал на колени и объявил:
— Товарищи, следующий вопрос у нас такой: о срыве демонстрации и о поведении лидеров нашего меньшинства — Ряшина и Кулагина…
— Виталий, — обратился он к Овсянникову, — расскажите, что вам известно.
Все притихли, поняв, что сейчас произойдет что-то необычное, и ждали слов Овсянникова, эсера, никогда не бывавшего на сходках социал-демократов и вот пришедшего сюда, видимо, только из-за Ряшина.
Овсянников рассказал о том, что Ряшин накануне сходки предлагал ему сообща выступить против Комитета на диспуте, который он намеревался устроить по поводу решений третьего съезда и Женевской конференции, и наконец сообщил, что, по словам Ряшина, листовки Комитета были перехвачены Кулагиным и тем якобы предотвращено кровавое побоище.
— Это ложь, — спокойно возразил Ряшин из-под дерева. — Я вам говорил и здесь могу повторить, что считаю демонстрацию в такое время безрассудной. Город наводнен войсками.
— Нет, это не ложь! — повысил голос Овсянников. — Я готов сам предстать перед партийным судом и понести наказание, если я лгу. Ряшин уговаривал меня действовать сообща против Комитета, и когда я заявил, что не верю в достаточную политическую зрелость всей массы рабочих для активных действий, он мне так ответил: „И мы не верим. Эта демонстрация не удалась потому, что мы с Кулагиным предупредили ее. Комитетчики отпечатали уже листовки с призывом на демонстрацию, а мы перехватили их“. Это ваши подлинные слова, господин Ряшин… Товарищи, я пришел на сходку для того, чтобы рассказать вам об этом подлом поступке Ряшина» и Кулагина. Это прямое предательство! — горячо заключил Овсянников и сел на траву.
— Какой позор! Да что же это такое?
— Из партии их вон! — раздались негодующие голоса.
— Придется устроить товарищеский суд, — сказал Лука Матвеич и обратился к Ряшину: — Вы не откажетесь дать суду свои объяснения?
