В передней Ольга громко читала Никите Чургину сказку. Малыш стоял у ног ее, кулачками подперев голову, — белоголовый, с блестящими голубыми глазами, в штанишках с помочами через плечи и в ботиночках, и смотрел на красочные картинки книжки.
Возле стола сидела Варя и чинила детскую одежду.
Когда глухо задребезжал колокольчик, Ольга переглянулась с Варей, положила книжку на стол и торопливо пошла открывать дверь.
Варя отложила в сторону белье, сняла очки и стала раздевать сына.
— Не хочу спа-ать! Хочу сказки слушать, — заплакал малыш.
— Я вот тебе дам сказки! Сказала — спать, значит спать. Сказка никуда не убежит, завтра дочитаем, — сказала Варя и, подхватив малыша на руки, унесла его за перегородку.
Чургин быстро убрал газеты и книги и вышел в зал. Взяв толстый синий карандаш, он поставил ногу на стул и наклонился над планом, будто задумался.
В переднюю вошел Лука Матвеич и негромко сказал:
— Добрый вечер! Не ждали?
— Лука Матвеич, да неужели это вы? — воскликнула Ольга.
— Никогда не узнала бы вас, если бы встретила, — послышался вслед за тем голос Вари.
Чургин вышел в переднюю, заулыбался.
— А-а… сколько лет, сколько зим, старина! Давно, давно ждем… — сказал он и обнял Луку Матвеича.
Войдя в зал, Лука Матвеич взглянул на книги по горному делу, на план шахты, спросил:
— Опять думаешь удивить шахтерский мир?
— Бутафория… К докладу готовился. А вообще заложили со Стародубом новую шахту. По всем правилам передовой техники решили делать. Прекрасная будет шахта!
— Удивительное сочетание: человек роет подкоп под капиталистов и одновременно строит им новое первоклассное предприятие, — усмехнулся Лука Матвеич, рассматривая чертеж.
— Но эти первоклассные предприятия нам же когда-нибудь и достанутся!
— К этому дело идет… Стародуб не левеет?
— Медленно.
— А Симелов?
— Опять поехал на съезд земцев в Москву.
— Этак он завтра переметнется к кадетам.
— Он за решительное ограничение монархии. Но, если мы ее свалим, тоже не будет сожалеть. В большем на него рассчитывать пока нельзя.
За чаем Лука Матвеич рассказал о новостях, о сходке в Югоринске и об исключении Ряшина из партии. В комнате было душно, потому что окна были закрыты и занавешены изнутри, и Лука Матвеич то и дело вытирал платком голову и лицо.
Ольга слушала его, и все время хотелось ей спросить о Леоне. Она заглянула в саквояж Луки Матвеича и извлекла из него брошюру «Две тактики…» Перелистав ее, она подошла к Чургину, поднесла брошюру к его лицу.
— Вон она где, оказывается!
— Спрячь, а то увезет еще. И попотроши тот саквояж, быть может там еще кое-что есть.
Лука Матвеич усмехнулся, а Ольга стала извлекать из саквояжа литературу.
— «Монистический взгляд на историю»… «Людвиг Фейербах»… «Нищета философии», — читала она.
Чургин удивленно обернулся, потом встал и тоже присел на корточки возле саквояжа.
Варя насмешливо заметила:
— Ну, теперь совсем спать не будет и Ольгу возле себя засушит.
— А она тоже мало спит? — спросил Лука Матвеич.
— Учит же он ее! Леона выучил так, что Алена теперь и не рада, что вышла за него. Потом штейгера Соловьева все просвещал, потом Ивана Недайвоза, а теперь и до Ольги очередь дошла. Скоро всю шахту домой будет водить и тоже учить. Это же беда, какой ученый стал! А женился, был такой тихий и п]эо книжки небось не говорил.
— Ай-я-яй… Обманул, бисов сын! — шутил Лука Матвеич.
Встав из-за стола, он сделал несколько шагов по комнате, то вытирая голову платком, то помахивая им возле лица, затем задумчиво проговорил:
— Да-а, Леон-то выучился и других теперь учит, а вот жену перевоспитать не сумел. И это плохо, очень плохо. Мещанская любовь эгоистична и годится только для тех, кто свои маленькие, личные интересы ставит превыше всего. А Леон далеко ушел от этого, и Алене его теперь, пожалуй, не догнать Другая спутница в жизни ему нужна, — заключил он и добавил — Моя старуха в молодости бывало листовки переписывала, да и в полиции приходилось сидеть, и ничего, даже гордилась этим.
Чургин взглянул на Ольгу, румяную, со смущенно опущенными длинными ресницами, и тихо спросил:
— Слыхала?
— Слыхала, — ответила Ольга, и щеки ее еще больше зарделись румянцем.
Лука Матвеич не мог задерживаться в Александровске, и Чургин, не имея возможности созвать общерудничную сходку рабочих-активистов, устроил на другой день небольшое собрание в шахте. Лука Матвеич рассказал активистам о событиях в стране и о задачах, поставленных перед партией третьим съездом.
Совещание происходило в выработанной лаве. Все лежали на штыбе, в абсолютной темноте, Луки Матвеича не было видно, и оттого, что говорил он в сырой, пахнущей плесенью расщелине, голос его звучал глухо.
Лука Матвеич сообщил о том, что Витте начал мирные переговоры с Японией, что самодержавие хочет любой ценой закончить войну, чтобы развязать себе руки внутри страны и подавить революцию. Потом рассказал о событиях в Одессе и в Черноморском флоте и продолжал:
— Царь, говорят, просил германского кайзера придвинуть к русским границам несколько дивизий на случай, если Витте не удастся выторговать мир у Японии. Напрасные надежды! Задушить революцию уже нельзя. Весь народ поднимается на вооруженную борьбу с царизмом. В Тифлисе прошла демонстрация в связи с похоронами товарища Цулукидзе, друга товарища Кобы. Сейчас тифлисские рабочие опять бастуют и весь Тифлисский уезд объявлен на военном положении, а в Горийском уезде происходят волнения среди крестьян… В Лодзи дело дошло до восстания рабочих и вооруженной битвы на баррикадах. В Новой Александрии воинские части вступили в бой с казаками. В Нижнем-Новгороде, в Ростове, в Иваново-Вознесенске, в Туле, в Минске, в Риге, в Варшаве начались всеобщие политические стачки, столкновения рабочих с казаками и черносотенцами. Революция ширится и захватывает все новые города. Однако это лишь подготовка к решительной битве. Наша задача — готовиться к этой битве как можно энергичнее. Надо учить рабочих выступать организованно, смело выходить на улицу, на демонстрацию. Пусть у вас сегодня станет одна шахта, а не пять, но станет сразу, в один час…
— Но если удастся остановить две-три шахты — это же будет неплохо? — заметила Ольга.
— А они так нас поодиночке не пощелкают, власти? — подал голос Митрич и недовольно добавил: — Да зажгите хоть одну лампу! Говоришь, как все одно в пустую бочку, и людей не видишь.
— Говори, говори — мы и так слышим, — сказал Чургин.
Лука Матвеич немного помолчал и снова заговорил:
— Надо держать власти в напряжении и не давать им передышки, так сказать, беспокоить неприятеля частыми, непрерывными атаками. Но есть доля истины в словах Митрича: правительству легче порознь разделаться с выступающими. Как тут быть? Очевидно, надо зорко смотреть вперед и уметь вовремя отступить, чтобы сохранить силы для будущей генеральной атаки…
— По-моему, и нам надо готовиться к вооруженным схваткам с черносотенцами и полицией, — сказал Рюмин.
— Правильно, надо готовиться, — подтвердил Лука Матвеич. — И надо учиться стрелять. Выходить в степь, в какую-нибудь балку, скажем, и учиться попадать в цель.
— А как быть с рабочими из меньшинства; если они не захотят выступать с нами? — спросил Еська Бахмутский.
— Рабочих, сторонников меньшинства, надо стараться отрывать от их лидеров и разъяснять им решения третьего съезда. Меньшевиков, не согласных с решениями третьего съезда, отметать от себя беспощадно, — ответил Лука Матвеич. — Нам дорого единство партии, товарищи, тем более сейчас, но революция нам дороже. Меньшевики — это русское крыло западноевропейского реформизма, мелкобуржуазное крыло в нашем рабочем движении. Отсекать их от этого движения, гнать вон из комитетов — наша обязанность.
Иван Недайвоз заворочался, потом пошелестел бумагой и наконец чиркнул спичкой и закурил.
Чургин, лежа на боку, взглянул на озаренное огнем крупное лицо Недайвоза с синими от угля вкрапинами, на лихо закрученные усы и выдавшиеся из-под картуза чуб, и Иван показался ему сказочным богатырем, гигантом, сидящим на штыбе и головой подпирающим кровлю. И инженер Рюмин, и штейгер Соловьев с тонкими черными усиками, и сосредоточенно крутивший цыгарку Митрич, и машинист подъемной машины Мирошников, и зарубщик Еська, хмуро смотревший на огонь, и даже Ольга — все, расположившиеся вокруг Луки Матвеича, показались Чургину почему-то необыкновенно сильными. «А за каждым из них есть еще десять партийцев, а за теми — сотни сознательных рабочих. Подымись они все разом, поведут за собой тысячи. Арифметика довольно простая, но сколько она стоит труда и времени!» — мысленно заключил он и незлобиво попенял Ивану Недайвозу:
