— У тебя выпить перед обедом не найдется? — спросил Алексей.
— Насчет этого — извиняйте. Вина теперь не стало, а гнать самогон не хочу.
— Почему?
— А потому, что хлебушко на это надо. А где взять? Наше дело лесное, а у мужика не купишь. У богатых выгребли, беднота сама зубами чакает.
Прошло две недели с тех пор, как Крапивницкий поселился у лесника. Утром Алексей уходил на охоту И возвращался только к обеду. Вечером небольшая прогулка, ужин и сон. Крапивницкого потянуло к людям. Однажды он забрел далеко от жилья и вышел на незнакомую дорогу. Посмотрел по сторонам и, заметив ехавшего на телеге крестьянина, пошел навстречу. Поравнявшись, поздоровался.
— Откуда, дядя? — спросил он одетого в домотканую сермягу мужика.
— Из Косотурья, — ответил тот неохотно и покосился на ружье Крапивницкого.
— Куда путь держишь?
— В Павловск. А ты что за допросчик? — уже сердито спросил в свою очередь мужик.
— Заблудился, вот и спрашиваю про дорогу.
— Ишь ты, — покачал головой крестьянин. — А где проживаешь?
— На Ольховском кордоне.
— Ты что, сродственник Леонтию?
— Нет, приехал поохотиться.
— Ну садись, подвезу до свертка. А там дойдешь до дому пешком.
Крапивницкий взобрался на облучину телеги.
— Лошадь, я вижу, у тебя неважная. Доедешь ли до города?
— Как-нибудь доплетусь. Придется шагом ехать. На рысях-то мужики отъездили.
— Почему? — Крапивницкий задержал свой взгляд на крестьянине.
— По той причине, что товарищи не только хлеб, но и овес для лошадей забирают.
— Значит, недовольны мужики?
— Кто недоволен, а кто и рад. Известно, народ в деревне разный. — Возница провел рукой по сивой в колечках бороде. — А вопче-то, похоже, отфорсили, — закончил он с усмешкой.
— Как отфорсили?
— А так. Раньше в амбаре было густо, а теперь пусто. Да исшо велят веником подметать.
По тону собеседника Крапивницкий понял, что тот недоволен новой властью, но продолжал с ним разговор осторожно.
— Что-то колеса-то у тебя поскрипывают? — заметил он.
— Скрипят, как и сама мужицкая жизнь, — отозвался спутник. Помолчав, добавил: — Колесам нужен деготь, а мужику — пашня.
— Но ведь по новому закону земля теперь принадлежит народу. Разве ты об этом не знаешь?
— Знать-то знаю, да мне не легче от этого. Вот, к слову сказать, имел я землицы не так уж шибко много, а товарищи из совета взяли ее и отдали другим.
— А тебя что, совсем оставили без земли?
— Нет, пошто, дали десятин пяток.
— А сколько было?
— Подходяшшо. А ты что допытываешься? — спохватился возница. — Кто есть такой?
Крапивницкий помедлил с ответом. «Сказать или не сказать? Похоже, мужик настроен против советской власти. Может быть полезным. А впрочем, черт его знает, что у него на уме». Крапивницкий повернулся к незнакомому крестьянину:
— Значит, у вас обижают справных мужиков?
— По голове не гладят, — усмехнулся возница. — Однако сверток видать, — приглядевшись к лесной дорожке на кордон, заметил он.
Крапивницкий слез с телеги и, поблагодарив, углубился в лес.
«На обратном пути надо заехать к Леонтию; расспросить про охотника, что за человек», — подумал крестьянин и тронул коня вожжами.
Дня через два после встречи с незнакомым мужиком Крапивницкий увидел его на кордоне. Приезжий о чем-то расспрашивал лесника, изредка поглядывая на Алексея, сидевшего на крылечке дома. Затем подошел к нему и, сдернув с кудлатой головы стеженый, с поломанным козырьком картуз, поздоровался:
— Мое вам почтение.
— Здравствуйте.
— Поди, узнали меня?
— Помню.
Оглянувшись воровато на Леонтия, занятого тележными тяжами; спросил вкрадчиво:
— Похоже, без коня здесь живете?
— Да.
— Ежели желаете съездить к нам в Косотурье посмотреть одну лошадку, я за вами пошлю своего парня. Лошадь для вас найду добрую. — Видя, что Крапивницкий медлит с ответом, добавил: — Не сумлевайтесь. Поглянется, деньги подождем.
— Хорошо, посылай, — заявил тот решительно. — Только чтоб Леонтий не знал о моем отъезде в Косотурье. Я выйду от лесника дня через два к вечеру. Буду ждать подводчика на грани седьмого квартала, там, где стоит столбик с отметкой. Понял?
— Все будет в аккурате. — И, поклонившись низко Крапивницкому, вернулся к Леонтию.
— Что это за человек? — после отъезда крестьянина спросил Крапивницкий Леонтия.
Лесник махнул рукой:
— Косотурский богатей Лукьян Сычев.
— Что он так приубожился?
— Известно, не мила советская власть, вот и оболокся, как варнак. Дескать, смотрите, люди добрые, до чего довели меня большевики. Исть-пить нечего, и лопоть всю забрали. Хитрый мужик.
— Вот что, Леонтий. Я поживу у тебя еще денька два, а потом думаю заглянуть на второй кордон.
— Что ж, твое дело. Хочешь — живи у меня, не гоню. Увидишь объездчика — поклон передай. Дорогу-то найдешь? — спросил он озабоченно.
— Да. Бывал я там с отцом.
В назначенное время Крапивницкий был уже на месте. Стоял яркий предвечерний час. Запах хвои в начале мая был особенно ощутим. Тишина. Лишь на опушке в побуревшей с осени траве, пытаясь взлететь, назойливо жужжал неповоротливый жук. На пригорке, раскрыв вслед уходящему солнцу золотистые чашечки, блестели лепестками стародубки и, как бы стыдясь своего скромного наряда, робко выглядывали из старой листвы бледно-сиреневые подснежники. Затем лесное безмолвие нарушил стук колес приближавшегося тарантаса.
«Похоже, тот парень, о котором говорил Сычев», — подумал Крапивницкий и, взяв в руки ружье, прислонился к сосне.
Тарантас приближался. Была уже видна фигура человека, одетого, несмотря на теплынь, в солдатскую шинель.
«Вероятно, сын. Лукьяна. Тоже маскируется. Солдат, только какой армии», — усмехнулся Крапивницкий и, когда молодой Сычев приблизился, спросил:
— От Лукьяна?
— Ага, тятя послал за тобой. — Нестор внимательно оглядел Крапивницкого.
— Ты что, в армии служил? — садясь в тарантас, спросил он Сычева.
— Ага. На охране военного завода.
— На фронте был?
— Нет. — Нестор задергал вожжами. — Ну ты, байбак, — прикрикнул он на лошадь.
В сумерках, минуя главную улицу села, они подъехали из переулка к задним воротам сычевского дома.
На стук вышел, Лукьян. При виде Крапивницкого снял картуз и почтительно поклонился.
— С приездом, — сказал он угодливо и, взяв гостя под руку, повел к дому. — Осторожно, яма здесь была. Хлебушка маленько припрятал, да не пришлось попользоваться.
— Выгребли?
— За милую душу, и хозяина не спрашивали. Здесь ступеньки, — поднимаясь вместе с Крапивницкий на высокое крыльцо, продолжал Лукьян. — Не зашибитесь, тут порог.
Крапивницкий оказался в большой просторной горнице.
— Это моя старуха, — кивнув в сторону одетой во все темное женщины, сидевшей за рукоделием, сказал Лукьян. — Присаживайтесь. Я на минуточку. — И исчез за дверью небольшой комнаты, где жила Феврония.
— Оболокись получше, — зашептал он дочери. — Ко мне гость приехал, сын лесничего, чую — офицер. Платье выбери поярче да нитку жемчуга, что подарил тебе покойный муж, полусапожки, ну там все прочее. Долго не копайся. Надо на стол собрать, а мать, кроме кулаги да сусла, ничего не знает.
— Ладно, выйду.
— С гостем-то поласковее будь. Нужный человек.
Феврония сердито повела плечом:
— В твои дела с Каретиным меня не вмешивай.
— Ладно, ладно, — пятясь к двери, замахал рукой Лукьян, — только пособи принять гостя.
— Сказала — выйду, и нечего трясти одно и тоже десять раз, — зло блеснула глазами Феврония.
За зиму жизнь в отцовском доме Февронии надоела. На Камаганской заимке, где она была полной хозяйкой после смерти мужа, хозяйничала беднота. Хлеб из амбаров выгребли, землю, что была у Больших Донков, отобрали и поделили среди мужиков.
Все бы стерпела Феврония, только не обиду со стороны милого дружка Василия. По слухам, вернулся он из армии и ни разу не зашел к ней. Все опостылело, тошнехонько на белый свет смотреть. Тяжелы, муторны зимние ночи в жарко натопленной горенке. Сны постыдные измучили. Разметав пышные волосы, на мягкой постели лежит Феврония с открытыми глазами, не выходят из головы видения тех камаганских ночей, что коротала с Василием. Вошел этот фармазон в ее душу да так, что и забыть не может. Постепенно стала успокаиваться, но весной вновь затосковала. И вот, чтобы забыться на время, решила выйти к отцовскому гостю.
Пораженный ее величественной красотой, Крапивницкий на какой-то миг растерялся, что не ускользнуло от внимательного взгляда Лукьяна.
— Дочь, вдовица, гостит у меня поневоле, — сказал он довольным тоном.
