ему ничто, кроме науки, не интересно: готовился в лесной техникум и важничал перед нами.
Проня висла на мне и ахала, какая модница у нового заведующего жена.
— Юбочка клеш, кудряшки, ноготки розовые…
Вите новая жительница Гряды не понравилась.
— Так, сорока. Прыгает да стрекочет.
Первые дни я только издали видела Ларису Аркадьевну. То на горе мелькнет ее цветастый платок на плечах, — цыганки любят такие; то на самой кромке горного берега маячит ее чуть различимая снизу фигурка; то стоит в одном купальнике на носу лодки и потягивается, как Галатея с открытки, на которой Паня прислал нам из Казани новогоднее поздравление. У ног статуи размашисто подписал: «И я, как Пигмалион, ищу свою Галатею». Пришлось мне тогда допытываться у библиотекарши в Кряжовске, кто это такие. Купальник у Ларисы Аркадьевны светло-желтый, и она кажется совсем голой. Мужики неподалеку разгружают баржу, похохатывают, задирают начальникову жену непристойными шуточками. Ей хоть бы что, охота, мол, пялить глаза, пожалуйста. Оглянется, скажет что-то, должно быть, дерзкое, в ответ послышится густое ржанье, а она раскинет руки, будто вот-вот полетит, как чайка, позолоченная солнцем, и лихо кинется в воду вниз головой.
Ни разу я не видела ее вместе с мужем. Кажется, она и дома-то бывала только поневоле, чтобы поесть и ночь провести. Да если занепогодит.
Володька сквозь зубы цедил про нее:
— Артистка.
Заходило солнце. Лариса Аркадьевна оттолкнула лодку и стала неумело буровить веслами. Наверно, ей хотелось плыть по огненной закатной полосе и никак не удавалось. Увидела меня на краю пригорка, помахала рукой.
— Девочка, поедем кататься!
Я сбежала вниз, подождала, пока она кой-как прибилась к берегу, подтянула лодку и сказала, что на весла я сяду сама. По моим первым же взмахам Лариса Аркадьевна угадала опытную весельщицу, захлопала в ладоши от восторга и уж только командовала с кормы:
— На ту церквушку. Ой, какая ты сильная! Тебя как зовут?
— Таней.
Лариса Аркадьевна вскинула голову, сложила у подбородка ладони и торжественно, как со сцены, проговорила:
— Итак, она звалась Татьяной.
— Только не Лариной, — поправила я.
Она подняла брови и серьезно поглядела на меня:
— О! Да мы образованные! В каком классе?
— Ни в каком. В начальную походила немножко.
— Шутишь. А «Онегин»?
Я объяснила ей, что пятеро моих братьев читали его вслух, учили наизусть, вот и запомнилось.
— Запомнилось, — опечаленно повторила она. — Этого мало. Ну-ка скажи, как пишется ключ?
— Если шипящий на конце, — начала я и смутилась. Каверза тут была с мягким знаком, надо его писать или не надо, кто его знает.
— Вот видишь. Ты же неграмотная. Хочешь, займусь с тобой? Завтра же?
От радости я даже весла опустила. Еще бы не хотеть!
— Только… ведь вы не учительница.
— Новость! — Лариса Аркадьевна строго кашлянула и металлическим голосом пригрозила поставить меня в угол, если буду спорить со старшими. — Кто же я, по-твоему?
— Не знаю. Володька говорит, что артистка.
— Час от часу… Это который говорит? Рыжий? Откуда узнал?
— Ниоткуда. Сам выдумал.
— Пожалуйста. Выдумывать позволяю. — Она сделала рукой жест царственного великодушия. — Может выдумать, что я дочь персидского шаха. А пока не пришла вам такая фантазия, считай меня вашей — как это в деревнях говорят? — да, шабренкой. И зови просто Ларой. Терпеть не могу отчества. Скажут: Аркадьевна, сразу чувствую себя старухой. Слышишь? Ларой зови. И говори: ты. Ладно?
Чудная! Не успели познакомиться и — нате, будто вместе росли. Ну, если так хочет… Мысленно я говорю ей ты и зову Ларой. Не получается. Лара все-таки старше меня.
Вблизи она вовсе не такая красивая, как издали. Персиянкой даже выдумщик Володька ее не назовет. Что ни на есть русская. Лицо круглое, какие в деревнях и в Кряжовске постоянно встречаются, но изменчиво оно удивительно. Глаза, серо-зеленоватые, русалочьи, то припечалятся, то обдадут тебя озорным блеском. Даже вздернутый носик у нее кажется пуговка, а в иную минуту придает ее лицу такое высокомерие, прямо шемаханская царица какая-то. Еще удивителен у нее голос, гибкий, с печальными грудными нотками.
Мы давно уже сбились с закатной полосы, да и солнце будто расплавилось на зубчатой стене заволжского бора и золотом растеклось по стволам сосен. Из-за нерядовской косы прогудел пароход, чтобы мы не мешались. Я поворотила к своему берегу и приналегла на весла. Теперь Лара глядела на померкший горный берег, развалины барского дома и темный сад, похожий отсюда на крепость. От толчков лодки она мерно покачивалась взад и вперед и также мерно стала читать стихи:
Погасло дневное светило,
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан…
Я вспомнил прежних лет безумную любовь
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило…
Желаний и надежд томительный обман…
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
И вдруг расплакалась — не всхлипывая, не хватаясь горестно за голову, просто блеснули в ее открытых глазах слезы и полились, полились. У меня совсем вылетело, что мы знакомы не больше часа, что она старше меня. Сами собой вырвались и Лара, и ты.
— Лара, — говорю, — что ты? О чем ты?
Улыбается. Смигивает слезы, ладонями вытирает лицо.
— Так. Люблю стихи. «Желаний и надежд томительный обман…»
Какие обманутые надежды напомнили ей эти стихи, допытываться было неловко. Подожду, не расскажет ли сама.
Лара пришла чуть не с восходом солнца, так не терпелось ей скорее развеять мрак моего невежества. Из учебных пособий она захватила с собой «Гнезда, норы и логовища» Джона Генри Вуда и «Похитителей бриллиантов» Луи Буссенара. С тятенькой и мамой она заговорила так непринужденно, словно давно их знала. Мимоходом чмокнула Проню в щеку, потрепала Вите вихры. На Володьку покосилась насмешливо, наверно, хотела спросить, что это ему взбрело назвать ее артисткой, но промолчала. Переглядела все фотографии на стене, расспросила о старших братьях и без предисловий объявила, что Таню обязательно надо подучить.
— Двадцатый век, прогресс, а она слово ключ не знает как написать. Конечно, все школьные предметы и я вряд ли, но… кой-что. Вроде ликбеза.
Тятенька заволынил было, что ученье мне ни к чему: девку замуж надо, а не прогрессами башку забивать. Лара повернулась к нему и наставительно заметила, что такие речи были бы к лицу только отсталому феодалу времен Пипина Короткого.
— Возражаете? Будем заниматься у нас.
— Это еще куда! — всполошилась мама. Заметно было, что соседка чем-то не приглянулась ей, наверно, своей развязностью. — Идите вон в наш закуток и
